Дом золотой - Светлана Борминская

– Да вот – две сидят, – топнула на полосатую и сливочного котов тетя Маруся. – Под столом.

– Это не те, Тишинька моя.

– Не морочь мне голову! Будто не знаешь? – возвращаясь из сеней с полным бидоном, недовольно сказала Маруся, а глаза-то сияли.

– Чего не знаю? Или видела где? – вскочила Фаина. – Маруська, говори.

– У него, у кого ж еще? – пождала губы тетя Маруся.

– У кого?

– У Эдика, а то не знаешь?!

– Не может быть, она же топилась из-за него, – не поверила тетя Фаина.

– Пойду я домой, – выразительно посмотрела Маруся уже с порога, одной ногой в сенях, другой на скомканной тряпке у дверей.

– Иди, – махнула рукой тетя Фая.

– А ты?.. Пойдешь туда?

– Отстань, не хочу говорить, – отвернулась тетя Фаина и, хоть хотелось ей пойти за кошкой, но так целых пять дней никуда и не пошла. О чем потом страшно жалела.

Генерал Бересклетов сидел на самом верху в светелке своего терема и глядел на Всесвятский храм, облупленные луковки которого посверкивали на уровне Эдуардовых глаз, только чуть южнее, примерно за полутора улицами вниз.

Сегодня он ознакомился с протоколом осмотра места аварии на двести восьмом километре трассы ЕД-19. Две папки, в которых сухие факты были изложены по порядку. «Краун-виктория» жены взорвалась еще до того, как столкнулась с полным до краев молоковозом. Это было на самом деле, а не домыслы и сплетни.

На коленях Эдуарда спала и вздыхала во сне цвета серого доминиканского жемчуга семилетняя кошка Тихоня, ранее известная под именем Тишки. Спала себе крепко. Пока тетя Фаина тосковала и беспокоилась: хоть бы жива. Хоть бы жива. Хоть бы жива.

Эдуард погладил, даже тихо поскреб пальцем кожаный черный в пупырышках кошачий нос. Тишка проснулась и мгновенно тихонько цапнула Эдуарда за палец. Генерал беззвучно засмеялся, а со стороны казалось, он плачет, горловые тихие звуки:

– Ы-ы-ы-ы-ы-еы…

Тишка упруго вскочила и выгнулась дугой, переступая лапами на тощих генераловых ляжках.

Мяу, что за дела? Сам не спишь, старый черт, и мне не даешь? Девочку нашел.

Тиша, не мигая, смотрела генералу в глаза, а генерал, вздыхая, смотрел в кошачьи. Что он там видел… Но за ту неделю, что Тишка как бы невзначай подошла к бронзовой машине, когда Бересклетов поздней ночью вернулся после трудов праведных на ниве хранения отработанного ядерного топлива, за те восемь дней генерал словно попил живой воды из баночки.

Другой человек. И Любина смерть, с которой, казалось, кончилось все и скоро придется самому отправляться в те невозвратные гулкие туннели, где ухает и хохочет страшное ничто, так вот никакой смертью и тленом более в доме не пахло. Тишка линяла, и везде, куда ни глянь, летала кошачья шерсть цвета пепла. Тишка умывалась, сидя на столе. На любом. Главное, чтоб на возвышении. Гадить Тишка предпочитала на клумбе с маргаритками и еще на загорянскую викторию. Ела из соседней с генеральской тарелки, облокотясь о край, прямо на обеденном столе. И вела себя ничуть не вызывающе, не чавкала, мясо лапой не вырывала у генерала изо рта, добавки не просила. Генерал ест, ну и она покушает. А чего же? Икру не признавала. Ни ту. Ни другую. Вот рыбу, куриную грудку и вологодское молоко – это да. Ну, еще ломтик свежего огурца – очень неплохо. С хрустом ела, генерал прямо заслушивался. И почему-то любила сырую картошку, тоже не больше ломтика. Сгущенку заесть.

У генерала в доме кроме двух охранников, сержанта Эммануила и ефрейтора Жабина, никого в тот апрель не было. И за последнюю неделю не раз и не два, а побольше, никто кроме охраны не слышал, как генерал тихо говорит этой приблудной по большому счету кошаре:

– До чего же ты пушистая. Разве можно быть такой красавицей? Разве это можно кошкам? Ну, скажи, скажи. Я насмотреться на тебя не могу…

Тишка все это выслушивала. Так, мяукала иногда. Терла лапой за ушами, мыла морду, вылизывалась, но не гордилась. Вела себя, как всегда, и даже позволяла себе царапнуть генерала, ну чтобы… не заговаривался! Кому, скажите, нужен сумасшедший генерал?

Да никому.

Ну, если только вам.

То, что супругу убили и умерла она не по-людски, генерал переживал тяжело. Тем более что случилось это в городе, в котором последние двадцать лет не было ни одного убийства, даже бытового…

Самоубийства были. Вешались некоторые люди. В основном одинокие мужчины старше пятидесяти девяти лет. А однажды, лет семнадцать назад, застрелился из карабина лесник Ужегов. До сих пор неясно – отчего и зачем? Все у него вроде было – и не меньше, чем у других: дом свой, жена своя, дочка с сынком, тоже по одной штуке, теща, тесть, большой участок леса, тихая работа…

Тихий город, тихая жизнь, загадочная смерть, не имеющая к этой истории никакого отношения.

И когда почти три года назад генералу Бересклетову на исходе его служебной карьеры предложили эту работу, организовать строительство и затем руководство одним из крупнейших хранилищ отработанного ядерного топлива в центре России, в общем, генерал взял под козырек и выполнил порученную ему работу на шесть с плюсом, как и положено служивому люду, исполнять приказы и поручения вышестоящих его на иерархической лестнице властных лиц, и исполнять безо всяких – не могу, устал, нога болит.

Генерал Бересклетов был не самым одиозным из теперешних генералов. Он был средним. И ту жизнь, которая ему предстояла в деревянном городе, воспринимал как очередной этап в своей уже заканчивающейся служебной биографии. Пятьдесят девять лет, которые он встретил вместе с первым составом ОЯТ из Западной Европы, обжитый новый дом на тишайшей Пухляковской улице, милая и взбалмошная Люба, морщины на родном лице которой ему были незаметны, как и Любины постаревшие глаза. Причем незаметны совсем. Равно как и свои собственные.

Здешние тишина и покой совершенно не предполагали никаких взрывов. А все дело в том, что каким-то странным образом новые убийственные времена с кровью и бешеными обманами всех-всех-всех каким-то чудесным образом объехали по кривой патриархальный Соборск.

Никто здесь не пользовался ни охраной, ни прочими атрибутами против страхов за свою жизнь, а все потому, что миллионов в городе еще не было, а значит, не было и охотников-бандитов за этими миллионами.

Эдуард Борисович снова вспоминал, анализировал – за что, кто, зачем произошло то, что произошло.

И выходил полный абсурд.

Никакой вины ни перед кем у генерала не было, он ее не помнил и полностью отрицал. Все время работал, как папа Карло, и только будучи генералом последние восемь лет мог позволить себе простой хороший быт, отдых на Мальте, но если бы все работали так, с такой отдачей умственных сил, то и жили не хуже бы, справедливо считал Эдуард Борисович.