Длиной в неизвестность - Вокари Ли
Шрифт:
Интервал:
— Именно поэтому, — обиженно отвернулся Тору. Ему не хватало драматизма, способного раскрасить жизнь. Всё чаще он не мог различить притворство и истину: что-то внутри неизменно откликалось на язвительные шутки друга и желало быть ими поглощенным.
— Почему? — переспросил Юра, шурша страницами и делая кривые пометки. В его почерке Тору видел отражение игр жизни: если случайно соскочить взглядом со строки, текст превратится в неделимую вязкую кашу.
— Потому что ещё на первом курсе я думал, что ты хочешь со мной подружиться. А слышал-то только «Привет, Азия». Думаешь, это забавно? — спросил Тору. Голос его звучал непривычно даже для него самого: чересчур монотонно, но при этом жеманно и сладко. Вспоминать свои по-японски аккуратные конспекты становилось тошно.
— Ты говоришь так, будто я украл твой первый поцелуй, — Юра посмеялся, перечёркивая вылезшую из-под карандаша формулу. Тору удивлённо уставился на его руку — Юра выглядел палачом, и ему ничего не стоило бы зарубить человека с такой же беспощадной жестокостью. — Да чего, я дважды одно написал.
— Сотри, — подсказал Тору. Он чувствовал, как царапины, остающиеся по следу карандаша, оседают на его коже. — А расизм это ничуть не весело.
— Я так ещё час потрачу, — ответил Юра, замирая и оглядываясь по сторонам. — У вас, японцев, так и принято, да? У тебя даже в комнате порядок? Я так не смогу жить, это тяжело. Будто в операционной.
— Я стану хирургом в будущем, — сказал Тору, потирая затёкшую шею. — Я не могу жить в хаосе.
— У тебя хаос внутри, — Юра вдруг посерьёзнел и поднял на Тору совершенно холодный, истинно русский взгляд. — Тут.
Юра резким движением, при этом не причинив и толики боли, толкнул Тору в грудь. Тору не почувствовал дискомфорта, будто на том месте, где Юра только что искал хаос, много лет не было ничего, кроме пустоты. «Я стеклянный, — подумал Тору, вслушиваясь в отзвук глухого удара о рёбра, — сосуд из стекла».
В подтверждение своей почти мужской чести Тору попытался ударить в ответ, но Юра резко вскочил на ноги и отшатнулся от него, как от настоящего чудовища. Он смотрел, не отрываясь, будто действительно искал внутри хотя бы что-то, способное дать ощущение, что звенящая пустота обошла его стороной. Тору казалось, что на него смотрела сама смерть. От взгляда Юры исходило ощущение скорого прощания, и это неосязаемое касание вдруг показалось единственно верным, несущим нежность и разрушение последним зовом помощи, попыткой оставить свои надежды в памяти другого человека, чтобы он пронёс их сквозь годы и не дал им сгинуть в небытии.
Юра одной ногой был в могиле. Тору не нужно было подтверждений: лёд, замерший и обернувшийся вокруг его сердца, говорил правду, не тратясь на слова. В этот раз тревога не разбрасывала по ситуации свои шипастые тени. В глазах напротив не было прежнего напора: Юра боясля, что Тору поймёт, но Тору знал наперёд. Тору видел его страх, читал, как открытую книгу, с лёгкостью проходя даже самые запутанные места. Он знал наперёд, но не мог объяснить возникшее в груди чувство даже самому себе. Будто у него были две любимые вкусные конфеты, и он ходил с ними, ломая голову, какую съесть первой, а потом упал, и обе они разбились об асфальт, превратившись в сладкую крошку. Больше на них не было тех витиеватых ярких узоров — лишь белый порошок в местах мелких сколов.
Глядя на такого Юру, Тору ощущал себя лежащим в зловонной луже. Человек, так долго казавшийся ему неуязвимым весельчаком и не боящимся подлостей жизни гением, сейчас падал в лапы смерти и соскальзыввал с них, как натто с покатости палочек. Тору испытывал нечто похожее на разочарование, но гораздо более глубокое и болезненное, оседающее в душе липким пеплом.
Его душе суждено было вечность скитаться по темноте в полном одиночестве, потому что последний человек, попытавшийся его понять, уходил. Уходил, оглядываясь, будто хотел позвать с собой, увести от того, что приелось и стало тягостным. Но Тору не был уверен, что готов последовать за ним в пустоту. Страх неизвестного был сильнее нежелания волочиться по дням.
Тору казалось, что Россия его обворовала. Будто дворовый хулиган вырвал у него из рук любимое лакомство. Тору считал Юру своим: первым осязаемым другом и последней надеждой удержаться в живых. Как бы он ни был привязан к мысли о смерти, она всё же ощущалась чем-то глубоко аморальным.
Был ли Юра счастлив с ним сейчас? «С тобой тяжело, с тобой невозможно ужиться. Да даже слушать тебя противно; никто не захочет купаться в твоей гордыне. Никто. Никто не склоняется к твоим ногам по первому щелчку. А ты абсолютно не знаешь, как с этим бороться. И не усмехнешься больше им в лицо, ведь усмехаться-то некому», — гудели мысли.
Теперь Тору не приходилось думать, испробовать на вкус жизнь или смерть, потому что и то и другое ему не принадлежало. Сколько бы он ни завидовал Юре и его непосредственности, именно Юра был тем, кто выиграл для себя обе стороны полярностей. Его жизнерадостность била ключом, тогда как тело кружилось на вершине воронки последнего пути — там, где Тору не было места даже после мечтаний о долгожданном конце.
Юра, казалось, действительно проникся им и готов был позвать с собой, но Тору лишь растерянно улыбался протянутой руке и не решался схватиться за похолодевшие пальцы.
«Мысли материальны», — скажет себе Тору и вновь под усмешки и перешёптывания со слезами на глазах продолжит бороться с собой. Только на чьей стороне?
Шаг девятый. Место, где никогда не идёт дождь
События обретали удивительную траекторию: наблюдая за собственной жизнью, он не мог понять, в каком направлении двигались дни. Тору был ужасно пьян. Казалось, он не сделал и пары глотков алкоголя, ограничившись острым вкусом на языке, но кружащаяся перед глазами толпа, требующие чего-то голоса и тянущие танцевать руки затуманивали рассудок и настойчиво увлекали за собой.
Он чувствовал, что делал что-то не так. Что-то определённо шло неправильно, но ноги, спешащие за пропитавшими воздух парами алкоголя, не слушались и подталкивали его к приключениям, о которых на утро он наверняка будет жалеть.
Просторные комнаты сейчас казались неудобными и тесными — пространство сужалось так же быстро, как повышался градус разливающихся по бокалам, столам и полу напитков. Тору старался держаться подальше от шумного веселья: в толпе он не различал знакомые и чужие голоса, которые всё больше напоминали невнятную какофонию. Алкоголь обострял восприятие, но не позволял прочувствовать границы безопасности: Тору боялся лишний раз пошевелиться и привлечь к
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!