После Огня - Олли Вингет

Лис остался один. Его маленькое сердечко сжали когтистые лапы отчаяния. Совсем недавно он был в самом начале пути к поющему вдалеке, у него появился друг, который кормил его грибной похлебкой. И вот он опять один посреди холодной пустыни. Зверек поднял голову к небу и завыл просто так, не ожидая ответа.

Но неназванный ответил ему.

«Чарли, – раздался мягкий голос в голове рыжего зверька, и он даже подпрыгнул от неожиданности. – Беги, малыш! Беги за ней! Ты должен спасти человеческого детеныша, больше некому. Беги что есть сил, мой хороший, спеши!»

И Чарли побежал, отыскивая на холодной золе отголоски запахов прошедших по ней воинов. Поющий вдали лишь укрепил в нем понимание, что человеческий детеныш не просто дал ему имя, эта девушка с заботливыми ладонями и грибными брусочками в сумке стала его новой родней. А бросить родню в беде, как однажды бросили его самого, Чарли не мог.

* * *

Огонь мягко освещал пятачок у входа в пещеру. Грух устал за длинный день, что он провел на посту у клетки смертников, внимательно наблюдая за каждым движением мерзких существ. Тот, которого они схватили первым, оживился, когда в клетку к нему затащили девчонку. Вскрикнул даже, первый раз за часы, проведенные в каменистых пещерах. А встретили его здесь так, что он должен был взвыть куда раньше. Но, падая от ударов тяжелых кулаков отрядного мясника, он только втягивал воздух разбитыми ноздрями да плевался кровью.

Грух уважал воинов, умеющих терпеть боль. Он сам был таким. Когда в пустыне ему повстречалась зубастая тварь и вцепилась в плечо, он задушил ее голыми руками, разодрал пасть отродью, и кровь текла по его собственному телу багровым потоком. Но Грух тогда не издал вопля, хотя тот почти сорвался с искусанных губ. Теперь плечо украшал грубый шрам, переплетаясь с вязью нательных рисунков.

Не будь пленник богохульником, Грух бы воздал ему должное почтение. Но у того висел на груди деревянный символ мерзкого преступления, а значит, пойманного надо было предать суду. А потом выпить его кровь, разделяя между воинами. Кровь за кровь. Смерть за смерть.

Грух возбужденно поерзал. Девчонка была интереснее. Гладкая, юная, тонконогая, как лисичка, она манила отрядных запахом. Слишком давно они покинули своих женщин, низкорослых и поблекших, слишком долго шли по этим пескам. Если бы не проклятие талисмана на ней, девке бы уже нашлось применение. Но как только суд налитой луны вынесет приговор, как только нежные грудки очистятся от скверны деревом, отряд возьмет свое. И пускай тельце под ними будет истекать последней кровью, кровь всегда льется за кровь.

О, как долго они шли, теряя веру в предсказание. Как всякая надежда уходила из отважных сердец. Как старый воин упал, сломав ногу, как кровь его оросила пески, а крики наполнили пустыню. Как пришлось добить его и съесть, потому что кровь никогда не проливается просто так.

И вот они нашли первое доказательство – послушник мерзкого дерева умирал, распластавшись на песке. Значит, шаман видел правду, значит, услышанный им зов не был порождением дурмана. Если есть еще под кровавой луной твари с деревянными медальонами, значит, есть и дерево, их дающее.

«Сыновья налитой луны, что восходит на западе, кровь прольется за кровь! – кричал он, сотрясаясь всем телом. – Идите в пустыни, ищите Дерево. Как только падет оно, на землю вернется благодать! Я слышал зов, это Дерево говорило с виновниками Огня. Вы должны найти его раньше, кровью нальется луна и благодатью одарит каждого!»

Грух помнил, как пили они дурман до самого рассвета, прославляя провидца и луну, а с первыми лучами солнца Сыновья перерезали горло шаману, чтобы кровь освятила их поход.

Дюжина отрядов ушла тогда в разные стороны. Грух знал, что они сгинут без смысла. Но если дерево будет срублено, то кровь его прольется за кровь сыновей.

Пока мясник развлекался с пленником, отрядные нашли глубокую пещеру, и клетка, что несли они через пустыню, встала там так ладно, словно была под нее сделана. В ту ночь луна была благосклонна, и отправленные вперед разведчики отыскали девчонку. Теперь мерзкие отродья ждали суда. Но суд вершится только при полной луне, а над отрядом висел пока ущербный с края овал. Следовало подождать, напоить луну молитвой, чтобы кровь богохульных выродков пролилась во имя светила.

Грух поерзал у костра еще немного. Сыновья луны ушли на охоту, он один остался сидеть у огня, пытаясь почуять сладкий запах юного тела. Но его одолевал сон, голова клонилась на широкую грудь. Вот уже перед ним стояла мерзкая пленница, и тянула к нему свои длинные руки, и терлась об него отвратительно мягкими грудками…

Грух провалился в сон. Лисьи глазки внимательно наблюдали за тем, как он мерно дышит. Ночь была темна.

Алиса тонула в пылевых облаках дурмана, они накатывали и жаром горели на губах. Выплывая из топкого сна, Крылатая разглядела лишь едва различимые очертания клетки в темноте пещеры, куда не проникал ни единый лучик света. Девушка приподнялась, пытаясь рассмотреть Томаса.

– Вода в ведре. Рядом еще одно. Пустое. – Голос Вожака был нарочито спокойным. – Я все равно ничего не вижу, так что не стесняйся.

Алиса осталась лежать на куске мешковины, подавляя в себе раздражение. Крылатый, который, не обращая на нее никакого внимания, вел ее за собой через пустыню, Вестник второй ступени возрождения Города, Вожак, воин – этот человек был ей привычен и понятен. Но сидящий рядом мужчина, таивший в себе боль прошлого, страх и жалость к самому себе, казался ей чужаком.

«Он сдался и обрек нас на гибель, – думала Алиса. – Не пробуя убежать, ждет казни, только и делает, что подстегивает меня своими колкостями».

Алиса чувствовала несправедливость собственных выводов: Вожака избили и опоили дурманящим зельем, он сделал все возможное, но их поймали, а без помощи выбраться отсюда не получится, даже если он начнет рвать и метать, выбивая искры из железных прутьев. Но умиротворенная обреченность Томаса ужасала, сковывала сильнее страха перед гигантским охранником. Крылатый лежал, растянувшись пластом, у стены клетки, не смыкая глаз, дыша глубоко и ровно, словно листая в памяти дни другой своей жизни.

Теперь Алиса знала: Вожак был женат и, видимо, любил свою женщину, если хранил у сердца ее подарок. Крылатая ощущала вину: столько лет Томас берег маленькую книжицу, а она умудрилась потерять ее всего через пару дней после того, как она у нее оказалась. Как страдальчески он оборвал ее извинения, как глухо прозвучали слова о жене, словно Томас отвык говорить о ней, словно боль, которой он избегал, вернулась к нему и проявилась с новой силой.

Но все терзания Вожака, вину перед ним и жалость к оставленному в одиночестве лису перевешивал страх. Деревянный медальон прилегал к коже, провисая на тоненьких корешках, что прорастали через тело, тянулись вглубь, оплетая ее изнутри. Никто в Городе не говорил о возможности снять медальон. Человек становился воином Дерева до последнего вдоха. Крылатого хоронили, если от него оставалось то, что можно было предать земле, вместе с драгоценным кусочком старого мира.