Пионовый фонарь - Санътютэй Энте

О-Куни запустила руки в ящик Коскэ и принялась неторопливо перекладывать вещи. Подброшенный кошелек, конечно, оказался там. О-Куни подцепила его ручкой веера, подняла на всеобщее обозрение и, повернувшись к Коскэ, осведомилась:

— Как попал этот кошелек в твой ящик?

Коскэ остолбенел.

— Что такое? — проговорил он. — Откуда это? Впервые вижу!

— Не прикидывайся! — строго сказала О-Куни. — Сто золотых пропали вместе с этим вот кошельком! Я уж не знала, что и подумать, даже к гадальщику обращалась. Я отвечаю за эти деньги перед нашим господином, немедленно верни их!

— Да не брал я их! — закричал Коскэ. — И не думал брать, хоть вы что угодно говорите! И как этот кошелек ко мне попал, не понимаю!

— Гэнскэ, — сказала О-Куни. — Ты служишь в этом доме дольше всех. Ты старше всей челяди по возрасту. Я думаю, Коскэ воровал не один. Он был в сговоре с тобой. Сознавайся, Гэнскэ. Сознайся первым.

— Это… Я ведь… — забормотал Гэнскэ и вдруг завопил: — Что же это, Коскэ? Что ты наделал? Ведь теперь из-за тебя и меня запутают! Я здесь уже восемь лет служу, меня всегда честным считали, а теперь будут подозревать, потому что я старше всех!.. Не дай меня запутать, Коскэ, скажи все!

— Я ничего не могу сказать!

— Это ты говоришь, что не можешь! А как же кошелек у тебя в вещах оказался?

— Да откуда я знаю, сам по себе оказался!

— Этим ты не отделаешься, — сказала О-Куни. — Кошелек сам собой в твой ящик попасть не мог. Я теперь тебя насквозь вижу, какой ты есть! И не смей притворяться! Конечно, наружность у тебя милая, невинная, а на поверку выходит, что ты жулик! Это таких, как ты, называют скотами, псами, не знающими ни чести, ни благодарности! Из-за тебя я виновата перед господином! Свинья!

Она пнула Коскэ в колено.

— Что вы делаете! — вскрикнул Коскэ. — Не знаю я ничего! Не знаю, говорю вам, не знаю!

— Гэнскэ, — сказала О-Куни. — Сознавайся ты первым.

— Коскэ, опомнись! — умоляюще сказал Гэнскэ. — Ведь меня же подозревают, думают, что это я тебя подбил на это дело! Признайся, и дело с концом!

— Не знаю я, — твердил Коскэ. — Что ты пристал ко мне? Ну как это можно, чтобы слуга украл у господина сто золотых? Это же подумать страшно! Не знаю я, говорят тебе!

— Не знаешь? — разозлился Гэнскэ. — Твердишь, что не знаешь, а как кошелек у тебя очутился? Украл, а я из-за тебя страдать должен? Признавайся, негодник, живо признавайся, ну? — он ударил Коскэ. — Будешь ты признаваться или нет?

Коскэ со слезами твердил, что он не виноват. О-Куни торжествовала. Вот она, месть за ту ночь! Господин сегодня же либо зарубит, либо выбросит Коскэ из дома. От избытка чувств она изо всех сил ущипнула Коскэ за ногу и прошипела:

— Так не скажешь, Коскэ, нет?

Коскэ плакал от обиды и отчаяния, не понимая, как это могло произойти, зная только, что ему не оправдаться перед господином.

— Бейте, щипайте сколько угодно, — бормотал он. — Все равно я ничего не знаю, все равно ничего не могу сказать…

— Ну что ж, — сказала О-Куни, — тогда сознавайся ты, Гэнскэ.

Тот ударил Коскэ и крикнул:

— Признавайся!

— За что ты бьешь меня?

— Я за тебя страдать не желаю, — прорычал Гэнскэ и ударил снова. — Признавайся, ну?

Они били и щипали Коскэ с двух сторон, и тогда он закричал голосом, полным нестерпимой обиды:

— Бей, Гэнскэ, бей, все равно я ничего не знаю! Тебе стыдно должно быть, ведь мы живем с тобой в одной комнате, ты меня хорошо знаешь! Ты знаешь, что когда я убираю в саду, я веточки, травинки стараюсь не сломать! Ты знаешь, что когда я гвоздь ржавый подберу, я его тебе сразу несу показать! Как же ты можешь, зная меня, подозревать во мне вора?.. А вы что визжите? Чтобы восстановить против меня господина?

Иидзима, до того молча слушавший эту перебранку, заорал:

— Молчать, Коскэ! Как ты смеешь, мерзавец, поднимать голос, не стесняясь своего хозяина? Говори, как попал кошелек в твой ящик! Отвечай немедленно! Как там оказался кошелек?

— Не знаю я!

— Ты полагаешь, что так тебе удастся отвертеться? Негодяй! Я так заботился о тебе, старался вывести в люди, а ты в благодарность обокрал меня? Где твой стыд? Нет, верно, ты не один, у тебя и сообщники есть… Так вот знай, если не расскажешь все начистоту, зарублю своей рукой!

Тут Гэнскэ перепугался.

— Постойте, господин, — сказал он, — погодите его рубить! Вдруг это все-таки кем-нибудь подстроено? Пожалуйста, отложите казнь, позвольте мне сперва как следует допросить Коскэ!

— Молчать, Гэнскэ! Хочешь, чтобы я и тебя подозревал? Попробуй мне только еще раз вступиться за этого негодяя, я и тебя зарублю!

— Проси прощения, Коскэ, — шепнул Гэнскэ.

— Мне не в чем просить прощения, — отозвался Коскэ, — я ни в чем не виновен. Господин зарубит меня? Так ведь это же счастье для вассала — умереть от руки господина! Моя жизнь принадлежит господину с первого дня службы, я всегда был готов умереть за него… Плохо только, что господин считает меня бессовестным негодяем, это омрачает радость смерти от его руки… это несправедливо, но ничего, видно, не поделаешь. Все равно когда-нибудь объявится настоящий вор, и тогда все скажут: «Да, украл не Коскэ, мы напрасно обвинили Коскэ!» А сейчас я умру с легким сердцем. Прошу вас, господин, казните меня! Убейте одним ударом!

С этими словами Коскэ на коленях подполз к ногам господина.

— Нет, — сказал Иидзима холодно, — пролить в доме кровь при солнечном свете — это дурная примета. Я казню тебя вечером, когда наступят сумерки. А сейчас ступай и запрись в своей комнате. Эй, Гэнскэ, стереги его, чтобы не сбежал!

— Проси же прощения, — прошептал Гэнскэ.

— Я не буду просить прощения, — сказал Коскэ. — Я прошу только, чтобы меня скорее убили.

— Слушай меня, Коскэ, — сказал Иидзима. — Случается иногда, что люди недостойные, подлого звания, возымев обиду на господина своего и обвинив его в черствости и жестокости, из упрямства откусывают себе язык или вешаются. Ты же происходишь из самураев и самоубийства совершить не должен. Ты будешь ждать казни от моей руки.

Коскэ дрожащим от обиды голосом произнес:

— Я умру только от вашей руки. Но прошу вас, убейте меня скорее!

Гэнскэ повел его в людскую.

— Почему ты не просишь прощения? — сердито спросил он.

— Я не вор, — ответил Коскэ.

— Смотри, — продолжал Гэнскэ, — господин ведь никогда никому, бывало, грубого слова не скажет, а тут как разволновался… Ну, конечно, сто золотых пропало, дело нешуточное… А может, ты попросишь молодого соседа, господина Гэндзиро, пусть замолвит за тебя словечко перед господином…