Лес повешенных лисиц - Арто Паасилинна

Ойва Юнтунен обдумывал ситуацию. Майору он ни в коем случае не хотел раскрывать свою захоронку, но как он может сходить туда незаметно? Кто мог поручиться, что Ремес не унесет не моргнув глазом золотые слитки у товарища, если узнает, где они находятся?

– Ты не веришь слову офицера?

Ойва Юнтунен не верил. Самым надежным было бы, чтобы Ремес посидел взаперти, а Ойва тем временем покопался в лисьей норе.

– Послушай, Ремес. А что, если примешься готовить для себя камеру? Такую снаружи запирающуюся каморку, где ты будешь сидеть в то время, пока я хожу к золотой захоронке. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Майор понимал.

– Черт побери, Юнтунен. Я на твое награбленное добро не зарюсь.

– А вот раньше зарился. Даже хотел убить.

Про себя майору пришлось признать, что у Ойвы Юнтунена есть причины ему не доверять. И он принялся строить себе тюрьму.

Будку решили соорудить в углу конюшни лесопункта. Там были стойла для десяти лошадей. В другом конце можно было оградить для этой специальной камеры пространство, занимаемое двумя стойлами. Туда к тому же вела наружная дверь, и в том месте в конюшне не было ни единого окна, только отверстие для выбрасывания навоза.

Ойва Юнтунен попробовал дверь. Она производила впечатление прочной, но для верности он приказал майору навалиться на нее изнутри, дабы проверить, выдержит ли она майорово давление.

– Попробуй выставить дверь!

Ремес грохотал в конюшне. Дверь качалась, но не поддавалась.

– Попробуй со всей силы! Представь, что это дверь бара!

Майор кричал, что теперь уж до смешного дело дошло, однако приложил все силы, чтобы выбраться наружу. Ему это удалось. Дверь распахнулась, скоба со свистом вылетела из косяка далеко во двор, и майор вслед за дверью свалился к ногам Ойвы Юнтунена.

– Не выдержала, черт. Ну и дубина же я, – удивлялся он своему достижению.

Приятели договорились, что замок и петли дверей нужно обновить так, чтобы майор никак не мог через дверь выбраться из конюшни.

Майор предложил простенок в конюшне сделать из досок стойла, однако Ойва Юнтунен покачал головой.

– Тебя дощатая стенка не удержит. Нужно сделать из бревен.

Майор заметил, что срубить такой простенок займет несколько дней. Но Ойва Юнтунен ответил, что время у них есть.

– Так что отправляйся валить лес. У тебя это получается.

Так было положено начало строительству тюрьмы. Майор делал сруб для простенка, а Ойва Юнтунен сидел в яслях, разговаривая о том о сем и покуривая.

– Скажи-ка, Ремес, для чего ты взял отпуск? Ты что, действительно намерен защищать докторскую по технике?

– Я –– алкаш. Допился на службе дальше некуда.

Ойва Юнтунен сказал, что нечто подобное он уже подозревал. Потому как поездки до населенных мест занимали у майора столько времени. И рожа у Ремеса была типичной рожей любителя огненного напитка.

– Такая уж жизнь наша гарнизонная. Я лет десять пью померанцевую, можно сказать, не просыхая. А здесь уже сколько дней и ни в одном глазу. Кажется, в такой глухой завязке я не был с тех пор, как получил капитана. Как это давно было, дорогой мой Ойва. Хотя нет, два года назад я был трезвехонек одиннадцать суток. Тогда у меня прорвало аппендикс, а жена не хотела носить мне померанцевую в больницу, как я ей ни угрожал. Эта Ирмели такая упрямая.

– Может быть, твоя жена думала, что выпивка не очень-то полезна, когда оперируют живот, – предположил Ойва Юнтунен.

– Да все в этом мире для здоровья неполезное. Но что правда, то правда: когда не пьешь, то тело становится как-то легче обычного. Сил больше, двигаешься порезвее.

Майор плотно посадил бревно на шип, примерил на него следующее и продолжил свой рассказ:

– Собственно говоря, я из-за службы-то и спился. Много там у нас разной хреновины... Работа накапливается, в основном это бумажная работа и в конечном итоге совершенно бесполезная. Я за свою военную службу переложил этой бумаги из одной пачки в другую не один килограмм. Как только подготовишь одну бумагу, перепишешь ее начисто и отправишь, то на ее место приходят две или три новые, которые нужно прочитать, высказать точку зрения, распланировать, блядь, и по ним всем составить новые бумаги и отправить что куда. В финской армии этих пустых бумаг летают миллионы. Их перевозят по почте, рассыльные их доставляют, телефонограммы принимаются и отправляются, памятки составляются, одна бумага уходит на север, другая на восток, журнал входящих и исходящих документов заполняется... печати ставятся, подписи рисуются. Эти бумаги, как комары, черт возьми: одного убил – на его место появляется пять новых. Как только одну бумагу скомкаешь и выбросишь в мусорную корзину, то вскоре ее запрашивают в пяти письмах. Я пришел к такому выводу, что как комаров всех не перебить, так и эти бумаги не перечитать.

– А потом ко всему этому еще и полковник выебывается. Ну как от такой жизни не вылакать бутылочку-другую померанцевой. Частенько я уже с утра опорожнял первый бутылек. Такая вот жизнь у нашего брата была. Водка и бумаги, да выебывание, и опять водка.

Ойва Юнтунен заметил, что в Куопсуваре не нужно выпивать, потому что бумаг-то нет.

– Вот именно. Если бы функции вооруженных сил выполнялись на подрядной основе, я бы нипочем не запил. Я такой мужик, что добьюсь всего. Всю работу командира батальона я бы мог сделать за два месяца по подряду. Там не очень-то было бы когда выпивать.

Ремес притащил внутрь очередное бревно. Он обтесал его так, чтобы оно точно легло сверху на нижнее.

– Мне кажется, что если начнется война, то в этой тюрьме посидит не один человек. Я к тому, что не совсем пустое это дело.

Ойва Юнтунен думал, что вряд ли во время войны этой тюрьме в Куопсуваре нашлось бы какое применение. Не пройдет ли третья мировая война все-таки на территории Центральной Европы, США и СССР?

– Именно эта Куопсувара и Юха-Вайнан Ма станут театром военных действий, если война начнется, – словно угадал его мысли майор. – На краю Куопсу будет ракетная установка или как минимум тяжелая батарея противовоздушной обороны. На Юха-Вайнан Ма построят противотанковые надолбы, а здесь, в нашем бараке, разместится какой-нибудь штаб. Там, на месте золотого прииска, развернется кровопролитное танковое сражение. Такая эта местность.

Майор увлеченно обтесывал бревно.

– Да и за этой бревенчатой стенкой будет сидеть какой-нибудь американец, норвежец, итальянец... или же русский, киргиз, тунгус. Возможностей навалом. Сюда можно заключить дезертиров или военнопленных. Там, за конюшней, будут казнить военных преступников. Военно-полевой суд будет заседать в узкой части барака и выносить смертные приговоры. Или, может быть, сюда посадят мародеров, или дезертиров-самострелов, или сумасшедших. Если бои затянутся и будут кровопролитными и тяжелыми, психов прибавится. При тяжелых сражениях из подразделения в батальон может набраться примерно взвод душевнобольных. Их было бы и больше, но как правило, самые сумасшедшие погибают.