Всевышний - Морис Бланшо

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 84
Перейти на страницу:
чести, но в былые времена столица не раз выгорала дотла. И смотрите, даже сегодня, если огонь охватывает какой-то участок, тут же стекаются тысячи зевак – кажется, что это зрелище их возбуждает, они словно опьянены им. А в результате к этому примешивается вредительство, вновь начинают коптить небо старые идеи. Но, по сути, это к добру; пусть нас прошибает пот, но это и идет нам на пользу, в конце концов сгорит как раз то, чему до́лжно сгореть.

Я полулежал, полусидел на диване: я знал, что слишком уж на него смотрю, слишком слушаю.

– Быть может, теперь нам стоит дать ему поспать, – сказала моя мать.

– Вы хотите спать?

– Нет.

– Я, когда говорю, отдыхаю, – сказал он с извиняющимся видом. – Когда я слишком устаю, мне нужно поговорить. На совете это стало предметом шуток. Если речь мне удается, сосед изучает мой цвет лица, заглядывает мне в глаза: ты, говорит он, слишком хорошо говоришь, хватит отдыхать. По сути, так и есть. Я либо говорю, либо сплю. В моей болтовне выходят наружу слишком сильные впечатления, накопившиеся за день, потом они ко мне возвращаются, потом снова уходят. В конечном счете они окончательно переходят к кому-то другому, они больше мне не принадлежат: я чувствую себя хорошо. А вы, вы не особенно разговорчивы?

Я всматривался в него, не отвечая.

– Во время наших инспекций я видел ваш район и даже, кажется, улицу.

– Она слишком вредна для здоровья, – сказала мать. – Он живет там в очень плохих условиях.

– Действительно, грязный, не слишком привлекательный район. Дома там сгорели бы в свое удовольствие. Вы не хотели бы перебраться в другое место?

– Вы проезжали мимо моего дома?

– Кажется, да. Вы же знаете, как передвигаются официальные кортежи: они нигде не задерживаются. Почему вы улыбаетесь?

– Да нет, просто так.

– Быть может, эти церемонии кажутся вам смешными? Но мы не можем без них обойтись. Видите ли, тут как тут газеты, фотографы, кинохроника. Все сопричастны, и с того момента, как все увидели, что мы на месте, развалины уже не совсем развалины, они становятся началом нового дома.

– Что вы имеете в виду?

– Хотя в общем вы правы: в этих манифестациях не обходится без комических подробностей. Как раз сегодня произошел забавный случай. На пути нашего следования, в начале улицы…, неподалеку от здания, которое нам предстояло осмотреть, мы заметили значительное скопление людей, оно выплеснулось на проезжую часть и затрудняло движение. Что это было такое? Не иначе, местные жители, прознав о нашем приезде, ожидали нас – из любопытства, страсти к церемониям или по каким-то другим причинам, – короче говоря, это было необычно и не слишком приятно. Вперед выступили представители служб охраны порядка; не спеша продвигались наши машины; один из коллег, который стоя смотрел по сторонам, закричал: «Да это же ярмарочное представление!» И действительно, люди столпились вокруг маленького уличного оркестра: там были борцы и, кажется, танцоры. В то же время кое-кто в толпе почувствовал что-то новое: они узнали наши машины, раздались крики, возгласы, зазвучали патриотические песни. Вы же знаете, каковы у нас толпы, они любят жизнь, любят зрелища – чудо, а не толпа! К сожалению, предписания строги. Службы охраны порядка вмешались, следуя своим методам, полицейские хотели очистить площадь, но их было слишком мало, им сопротивлялись, они потеряли терпение, раздались свистки. Похоже, вспыхнула потасовка, доносились крики, брань. Наконец, после того как мы прождали в машинах около часа, вновь воцарилось спокойствие, и церемония могла разворачиваться по всем правилам.

– И что в этом комичного? Чем именно может рассмешить этот случай?

– В самом деле, это, может быть, не так уж и комично, – сказал он, глядя на меня с серьезным видом. Меня пронзила эта серьезность. Я был уверен, что этот, такой значительный, человек меня понимает, более того – что он принимает меня всерьез.

– Мне показалось, вы немного хромаете, – сказал я.

– Старая история! Всего-навсего слегка назойливый ревматизм.

– Хочу вам сказать, что нахожу это сегодняшнее происшествие из ряда вон выходящим. Да, я понимаю, почему вы рассказали о нем как о чем-то забавном. Вы должны были рассеять толпу, прогнать людей, остаться в одиночестве: никто не имеет права присутствовать на ваших церемониях, хотя они и вершатся для всех. Это странно, но именно так проявляется вся глубина закона: нужно, чтобы каждый устранился, не был там лично, только в общем, незримым, как, например, в кино, образом. А вы сами? Вы прихо́дите, но для чего? Это официальный жест, простая аллегория, это почетно. Еще до вас кто-то, явившись обследовать развалины, уже начал возводить новое строение, превратил эти рухнувшие обломки в материалы для реконструкции. И даже поджигатели, просто потому, что смотрели, как горит здание, уже загасили огонь и восстановили дом. Вот почему газеты могут сколько угодно публиковать статьи, но, по сути, говорить о пожаре невозможно: настоящего бедствия никогда не было – как, тем более, и развалин. Такова истина.

– Я и не подозревал, что вы рассуждаете с такой легкостью. Ваши наблюдения понравились бы одному из моих коллег, он не преминул бы задать вам свой излюбленный вопрос: «Ну а сегодня что за муха?» Муха – это слишком сильное или слишком тонкое рассуждение, это дух истины и глубины, когда он воспаряет и пытается отделиться от своего движения: он жужжит, слышно, как он вибрирует. Видите, вот и еще одна аллегория.

Я знал, что рассуждаю со смехотворным жаром, я продолжал гореть – что с того. Я чувствовал, что даже если он и находит меня несколько смешным, он меня одобряет. В его манере говорить присутствовала столь совершенная доброжелательность, его тон был настолько спокоен и точен, что все, что бы он ни говорил, меня поддерживало.

– О ком это вы?

– Вам, наверное, случалось слышать о таком человеке, как Этьен Агров? Достойнейший муж с отличным послужным списком; он заведует Архивным кабинетом, и через его руки проходят все важные отчеты. К несчастью, это уже весьма пожилой господин, он почти ослеп, но всегда все знает. А также – всегда все забывает: по правде говоря, его отдел является предметом суровой критики.

– Почему он говорит о мухе?

– Недоброжелатели называют его отдел Мушиным отделением, подразумевая вульгарную остро́ту. Но когда знаешь этого человека, низенького, худого, не слишком ухоженного, когда представляешь, как он вышагивает вкривь и вкось, настолько он близорук, натыкаясь на стулья в поисках кого-нибудь, у кого мог бы спросить своим пронзительным голоском: «Ну а сегодня, вы ее нашли, эту муху?» – это словечко смешит, ибо он сам и есть… муха.

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 84
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?