Бог Огня - Василий Казаринов

Она ответила протяжным томным постаныванием. — не хочу, оставь меня в покое, еще рано.

— Давай, давай, надо выехать пораньше.

— Куда выехать?

Ах да, на дачу — сегодня прибудут грузовики расчищать пожарище.

Вчерашний полуночный звонок из дачного кооператива она восприняла равнодушно, но сегодня его смысл проявился в полной мере: возвращаться на пепелище, к знакомым деревьям, к пышному, распятому на решетчатой подпорке розовому кусту. К старой березе, нависшей над беседкой. К колодцу в дальнем, захваченном кустами лещины углу участка. К можжевеловому дереву, зеленой свечкой возвышавшемуся у крыльца бани, — там, в тугом переплетении тонких густых ветвей на уровне человеческого роста, Митя прошлым летом обнаружил птичье гнездо и, осторожно раздвигая мягкую хвою, показывал: смотри, как уютно устроились!

Очень уютно, очень: птенцам, надежно укутанным плотным хвойным коконом, было, наверное, тепло, сухо, безопасно. Увидев этот миниатюрный, так умно и рационально устроенный птичий дом, она поймала себя на мысли, что ей хочется сжаться в крохотный пушистый комок, вкатиться в свитую из тонких прутьев чашу гнезда и сидеть там, вдыхая запах теплого материнского пуха.

Когда Б. О. деликатно дотронулся до плеча и позвал — пора ехать! — она почему-то сразу увидела именно гнездо, точнее, в ней пробудилось ощущение тепла и уюта, возникшее тогда при первом взгляде в глубины можжевелового дерева, а уже из него проросло все то, что будто бы схлынуло, ушло в мыльную пену вместе с парами бензина — тогда, в день знакомства с Б. О.

Поэтому она физически чувствовала теперь свинцовую тяжесть прошлых дней и не понимала, как это ему, энергично работавшему мягкой губкой, удалось смыть эту тяжесть, содрать с нее вместе со старой кожей тогда, в день их знакомства.

— А? — вздрогнула она. — Что?

Он стоял у кровати с подносом: кофейные чашки курятся легким дымком, как пробуждающиеся вулканы, загорелые тосты в пятнах аппетитного румянца источают сладковатый запах, малиновый джем в блюдце — аппетитно лоснящаяся горка.

— Завтрак туриста, — пояснил он. Поставил поднос на кровать, отошел к окну, отдернул штору — в комнату хлынул белый утренний свет. Присел на подоконник, скрестил руки на груди — ждал.

— Как тебе это удалось? — спросила она.

— Ну как… Кофе в кофемолке, вода под краном. Хлеб в шкафу. Джем в банке. Все так просто.

— Не все… Ты же знаешь, о чем я. Ведь немыслимо в самом деле — после всего, что со мной было… — Она отхлебнула кофе, поставила чашку на поднос, закурила. — Знаешь, накануне я чуть было не кинулась с Крымского моста.

— Знаю. Я видел. Ты разговаривала с каким-то стариком. Потом вцепилась в него и начала трясти.

— Так ты ходил за мной… Да, я чувствовала. Ты все это время ходил…

— Да.

— Зачем?

Он пожал плечами: неужели так трудно сообразить?

— Тогда почему ты не сделал работу? Я в самом деле заплатила за нее уйму денег.

— Я ведь тебе объяснял.

— Я забыла.

Его глаза похолодели, она поняла, что эту тему, наверное, лишний раз не стоит трогать.

— Не хочешь — не говори.

— Ну отчего же… — Он повернулся к ней спиной, упер ладони в подоконник, долго смотрел во двор. — Я в самом деле мог бы. Много раз. — Он сделал паузу, и ей бросился в глаза его мерно пульсирующий под кожей желвак… — Но дело в том, что я не собирался выполнять этот заказ.

— Вот как?

— Это не моя профессия. Для таких дел в нашей степи существует целая армия специалистов.

Она поперхнулась дымом, закашлялась, кофе из чашек выплеснулся на поднос.

— В степи? При чем тут степь?

Он не заметил ее вопроса.

— Зачем ты тогда согласился?

— Не было выбора. Пришлось… — Он встряхнулся. — Оставим это. Допивай кофе. Нам пора.

— Подожди. Но все эти три недели ты ведь ходил за мной, я чувствовала, да, нутром, инстинктом: ты где-то рядом, за моей спиной. И звонил, молчал в трубку.

— Ходил. Так, на всякий случай. Чтобы ты не наделала глупостей. И потом… — Он подумал. — Мне надо было понять.

— Я хочу видеть твои глаза.

Он подошел, сел на краешек кровати.

— Ну?

— Так ты сразу догадался, от кого исходит заказ?

— Не сразу. Но догадался.

— И что теперь?

Вместо ответа он взял с тарелки тост, намазал его джемом, откусил. Глотнул кофе.

— Что-то во всей этой истории не так. С самого начала не так. Не на месте стоит. Тут какие-то игры. Хорошо бы узнать…

— Что?

— Кто сдает эту колоду. Какие ставки. И вообще, что это — покер? канаста? пьяница? — Зажмурился, помассировал глаза, несколько раз беспомощно моргнул. — Пора ехать.

Она упала навзничь, прикрыла глаза.

— Я не могу. Правда.

— Сможешь. — Он потянул на себя одеяло. — Соберись. Напрягись. Труба играет подъем.

— Как ты не понимаешь!..

Как он не понимает, что просто нет сил возвращаться туда.

Ведь не просто дом сгорел — здоровенный кусок жизни лежит под черными бревнами, которые, наверное, уже оплетает свежая трава.

— Я понимаю, — глухо отозвался он. — Понимаю. — Наклонился, поцеловал в висок. Его левая рука скользнула под спину, правая проникла под одеяло, прошлась по животу, задержалась на мгновение над мягкими шелковистыми волосами, спустилась к бедру, проползла под согнутые колени. Б. О. шепнул: — Давай. Я отнесу тебя на руках. Мы залижем эти раны.

* * *

За поворотом, там, где от трассы ответвляется узкая лента покоробившегося асфальта, с натугой взбираясь на крутой пригорок, чтобы потом с разгона вкатиться под темный свод далекого леса, она закрыла глаза. Сидела, вжавшись в кресло, как пилот, испытывающий в каждой клетке тела тяжесть перегрузок. Давило, вминало в кресло все прежнее, до боли знакомое. Все то, на что не было сил смотреть, но что просачивалось под сомкнутые веки: легкий толчок — да, при въезде на пригорок небольшая пологая ямка, тут машину всегда подбрасывало. Значит, слева по ходу сейчас откроется поле, заставленное кургузыми, наскоро сколоченными из старых досок времянками, и за сетчатыми изгородями можно будет различить согнутых в три погибели огородников.

Б. О. начал сбавлять скорость, притормозил. Она стряхнула с себя полудрему, бросила взгляд в окно. Поле, оправленное у горизонта в темную раму леса, лежало слева по ходу тряской бетонки и походило на взбаламученное, расшевеленное какой-то острой внутренней болью болото, выдыхавшее голубоватую дымку испарений. Над ним волнами стелилась стая черных птиц, рассыпавшаяся то тут, то там бурными, гортанно оравшими брызгами, — эти вспышки подвижной жизни разнообразили унылый пейзаж. Впрочем, не только они. В километре от бетонки, точно выдерживая линию строя, шли три трактора, монотонно месили широкими гусеницами почву, а вокруг них беспорядочно, по-комариному роились микроскопические темные фигуры, в которых, если напрячь зрение, можно было узнать людей.