Жители ноосферы. Роман-триптих - Елена Сафронова

— Да ты присядь.

— Пока не могу — там собралась компания, нужно достойно все это закончить… Слушай, — он внезапно мотнул челкой, в его глазах зажглось будничное, плотское, и он произнес:

— Побудь еще здесь, хорошо? Я тебя провожу до Сухаревки.

— Расскажешь мне тогда про Савинского подробнее?

Он не ответил — слинял к аудитории. Я цедила третий бокал пива и слушала, как через два столика направо бурно чокаются и провозглашают здоровье какого-то Грибова, талант какого-то Грибова, успехи какого-то Грибова и процветание его проекта. Что за черт, кто этот Грибов — герой панихиды был Савинский, и зачем ему теперь, прости господи, здоровье и успехи? И как он может оттуда продвигать проекты в центр Москвы? И кто здесь еще способен его слышать?

— Пашка! Грибов! — заорала некая девица в очках больше лица. — Иди же сюда, талантливая скотина, я вручу тебе эти долбаные цветы, я с ними мудохаюсь целый вечер, пусть теперь они тебе мешают — не могу же я к тебе без подарка явиться, я ж тебя люблю, подлеца, хоть ты того и не заслуживаешь! Ты был великолепен, хоть и не во фраке!

О! — подумала я сперва — клинический случай речевого психоза.

А потом догадалась, кто такой Грибов. Надо же — догадался Штирлиц — это же мой новый Пашка. Тотчас же Пашка оборотился ко мне и взмахнул стопариком водки. И даже, кажется, подмигнул…

Тремя секундами позже я вскочила, метнула на стол сотенную, наспех накось влезла в куртку и рванула к выходу.

— Инна! — крикнули вслед.

Стойка бара располагалась у самой лестницы, и Павел Грибов шел мимо с двумя пустыми стопками в руках, а я балансировала на третьей снизу ступеньке.

— Ты куда вдруг заторопилась? Договаривались же…

— Я пиво допила, а приличные женщины одни в ресторанах не сидят, — первое, что пришло в голову.

— Так посиди с нами!

— Опять про журналистику ругаться? Спасибо, не надо!

— Какая муха тебя укусила? — он подошел ближе. — Слушай, я не могу все бросить и уйти, тут наша компания, после вечеров мы всегда тут остаемся…

— А под новый год мы с друзьями ходим в баню. Я же ничего не говорю… и тебя не зову… просто мне завтра на работу, а уже поздно…

Пашка Грибов отстранился и прожег меня ледяным взглядом — если бы детектор лжи представлял собой человекообразного робота, у него были бы такие лампы вместо глаз. То, что детектор лжи высмотрел, ему явно не понравилось. Мне тоже — представляю свое смятенное лицо!

— Ну ладно, извини, не смею задерживать. Спасибо, что пришла. Надеюсь, еще пересечемся.

Последняя реплика прозвучала, как «До свидания!» по телефону от тех, кто заочно отказывал мне в работе.

— Счастливо! — ответила я, уповая, что в тон. И бежала по Чистопрудному в сторону Сретенского, кусая губы оттого, что меня раздирали противоречивые эмоции — то ли совершенно земная тяга к Пашке Грибову, то ли стремление на потусторонний зов Всеволода Савинского. Два эти персонажа перемешались в душе, как персонажи комедии масок, меняющие обличья. Я мчалась по темным бульварам, грохоча набойками, и держалась, пока не махнула на все рукой и не позволила себе всхлипнуть. А раз всхлипнула — и залилась плачем, безудержным, как уход живого в смерть.

Почему?

Потому что, сидя в «Перадоре», я подумала: «Мой новый Пашка мне подмигнул». Это было прескверно. Интуиция подсказала мне, что я встретила очередного мужика своей судьбы. А разум тут же спрогнозировал, что ничего доброго из романа с поэтом не выйдет. «Мало тебе Багрянцева?!»

Романтический вечер завершился дома чаем со скудной приправой из полузасохшего шербета и легкой головной болью — наверное, от пива и сигарет. И не очень легким раскаянием, что не так себя повела, сожалением, что…

Я обругала себя матом и уговорила спать.

А будничное утро началось неожиданно.

В неотличимую в осенней предутренней темноте от десятков своих товарок минуту меня подбросило на койке. Галлюцинация (в бредовом сне Константин Багрянцев пел всю ночь «Ничего у нас с тобой не по-лу-чит-ся!..») оказалась что-то слишком звуковой. Ошалело повертела головой по углам…

— Инна! — повторила форточка, как репродуктор.

Я высунула в нее растрепанную голову.

Посреди сухаревского колодца-двора покачивался в задницу пьяный организатор поэтических вечеров Павел Грибов.

— Инна! — снова завопил он, и еще несколько фрамуг отворились с порицающим скрипом.

— Чего тебе? — невежливо спросила я.

— Доброе утро, — объяснил Павел Грибов.

Перевел дух и продолжил:

— Мы только что разошлись… Из нашего клуба. А потом из круглосуточной блинной… И я решил зайти к тебе в гости. На чашку чая. Ты меня, правда, не приглашала, но чай — это то, на что можно заходить и без специального приглашения. А я очень люблю чай. Только я не знаю твоей квартиры, а еще у тебя код на подъезде. Как быть?

Весь дом оказался в курсе пристрастий Грибова. Очень мило. Даже если я его прогоню, память о предрассветном визите навсегда останется в сердцах соседей… Не хитри, Инка, ты просто ищешь повод его впустить! Ты хочешь, чтобы он вошел… и задержался… не хватило тебе Багрянцева, чтобы поумнеть…

— Три-четыре-девять, квартира девятнадцать.

Чай он пил внушительными глотками. Я, наверное, впервые увидела, как люди пьют, лежа на спине.

— Еще?

— А? Еще? Да нет, бог с ним, с чаем… Знаешь, зачем я пришел?

— Чаю попить.

— Да брось ты, сердце, это предлог… Понимаешь… Когда ты побежала… Мне показалось, что ты побежала от меня. Послушай! Я очень не хочу, чтобы ты убегала из моей жизни. Есть в тебе что-то такое, что… очень не хочу быть без тебя… Ясно выражаюсь?

Скифскому коннику не оставалось ничего, кроме как… бросить оружие. Подсесть к Пашке.

— Можно, я посплю? — сказал Павел Грибов, лаская мою руку. — Вообще-то я хочу совсем другого… Только у меня сейчас не выйдет, я себя знаю. Ты не рассердишься?

— Ничего у нас с тобой не по-лу-чи-тся, — пробормотала я ночную заморочку.

— Отвратительная песня! — патетически заявил Пашка. — Омерзительный текст, набор бессмысленных слов с претензией на постижение вековечной мудрости!

— Полегче на поворотах — это моя любимая песня!

— Я лично займусь исправлением твоего дурного вкуса, — великодушно обещал Пашка. — Но потом. Сначала я посплю. А потом… нет, ты точно не рассердишься, если я сначала посплю, а самое главное будет потом? Я бы очень хотел сейчас, но… не поднимется. Ты подождешь?

— Мне на работу, — напомнила я. — И у меня одни ключи. Выбирай — ты будешь спать в другом месте или я тебя запру.