Вечный огонь - Вячеслав Бондаренко

По приезде медицинская комиссия Красного Креста определила Шимкевича-старшего в приют для престарелых и увечных воинов при храме-памятнике на Шипке. Формально храм и прилегающие к нему территории все еще считались частью России. Приют был небольшой, жили там сто двадцать таких же, как Шимкевич, бывших генералов да полковников, разными путями оказавшихся в эмиграции. Многие эвакуировались из Новороссийска, Одессы и Крыма, кто-то попал на Шипку через Германию, Латвию, Чехословакию, Грецию… Жили тихо, работали в картонажной мастерской и сувенирной лавочке, много вспоминали, много молились, былыми заслугами не хвастались, а все больше плакали. Приют всех породнил, сделал однополчанами: кавалеристов и инженеров, казаков и пушкарей, строевиков и тех, кто всю службу просидел в уездном воинском присутствии. И хоронили ушедших тоже вместе, на склоне горы, вскладчину ставили небольшие памятники на могилах. Пенсии Болгария действительно платила хорошие: до вступления в местный Союз русских ветеранов Шимкевич получал около шестисот левов в месяц, после – две тысячи. Лечиться возили бесплатно в больницы Софии.

Как складывается судьба сына в Совдепии, Игнатий Андреевич не знал. Да и жив ли?.. Может, убили его еще в 1919-м? Думать так не хотелось, и долгими бессонными ночами Шимкевич-старший вел подробные разговоры с сыном, иногда про себя, иногда вслух. Соседи внимания не обращали – все они жили в мире воспоминаний, ассоциаций, ушедшего, все оплакивали то, что осталось в прошлом и никогда, никогда не вернется…

Решение написать открытку подсказал один из жильцов дома – седоусый хмурый полковник Максимович, уроженец Одессы. Его старший сын был курсовым офицером в Корниловском военном училище, младший – полковым комиссаром в Совдепии, теперь актерствует… Страшная и обыденная история времен Гражданской. Максимович знал, что младший женился, есть уже и внучка у него, Женечка. И писал Женечке трогательные, милые письма, не зная, дойдут ли, и не заботясь об этом. «А вдруг дойдут? – объяснял он Шимкевичу. – Будет знать, что есть у нее на Шипке далекий дед».

Вот и Игнатий Андреевич решил – а ну как дойдет?.. Минск, до востребования. Наверняка сын, если он там, ходит на почту. Наверняка проверяет, нет ли корреспонденции на его имя. Пусть и похоже на бутылку, которую бросают с письмом в море, а все же и у таких писем есть читатели. Шимкевич снова вздохнул, взял карандаш, придвинул открытку.

«…Выше Храма – место упокоения, – это слово он подчеркнул, – от начала пребывания 21 декабря 23 г. по сей день погребено 9 человек за 3 года. Буду рад, если получишь этот вид. Пришлю и другие виды. Целую тебя, мой дорогой сынок. Если служишь Отечеству – служи честно».

Он помедлил и дописал последнюю фразу, уже о себе: «Вот где придется умереть».

Встал и похромал из своей прохладной маленькой кельи на первый этаж, оставить открытку у дежурного, чтобы тот сдал почтарю, когда тот приедет из Старой Загоры.

Не знал Игнатий Андреевич, что открытка, отправленная им из Болгарии хмурым декабрьским днем 1926 года, круто изменит жизнь того, кому она была адресована – Владимира Игнатьевича Шимкевича.

В жизни Владимира Шимкевича много чего успело произойти с того июльского дня 1919-го, когда мы оставили его в окопах недалеко от Минска. После того как Красная Армия оставила город, полк Шимкевича перебросили на южный фронт, против Деникина. И тут же Владимира отстранили от командования. Командиром назначили совсем молодого парнишку, из бывших рядовых, коммуниста. Куроедов, оставшийся комиссаром полка, так объяснил Шимкевичу происходящее перед отъездом на фронт:

– Тут, Владимир Игнатьевич, политический момент. Ты ж бывший капитан, понимать надо… К тому же в 17-м в ударном батальоне служил. А ну как к корниловцам перебежишь? Однополчанина какого встретишь – и привет, а пятно будет на всей дивизии. Слыхал, как в 55-й начштаба к белым перешел? То-то и оно. Так что не обижайся.

Такое отношение оскорбило Владимира, резануло по сердцу, тем более что он знал – большинство краскомов на должностях от комбата и выше служили в старой армии, и в немалых чинах. Но приказы не обсуждают. Он замкнулся и целиком сосредоточился на службе. Запасной полк, стоявший в Туле, готовили усиленно, ходили слухи, что передовые части Добровольческой армии рвутся к Москве с нешуточной скоростью. «Может, и Павел среди них? – думал Владимир. – Жив ли? Да и вообще смог ли он пробраться на Дон?» Встретились бы сейчас – бросились бы в объятия? Или же бросились бы друг на друга с кулаками?.. На Орел наступала Марковская дивизия, названная в честь того самого генерала Маркова, который летом 17-го предлагал Владимиру службу в штабе фронта. Как все перепуталось, страшно, необъяснимо перепуталось в этой жизни…

Жили в Туле в маленьком домике, окнами выходившем на кремль. Отношения в запасном полку были сухие, официальные: из офицеров был только начальник штаба, бывший капитан Потте, другие – выпускники уже советских военных курсов, общего не было с ними ничего. Варя сразу же устроилась работать в местный лазарет. Бойцов туда привозили из-под Орла и Курска. В Туле Витюшке исполнилось два годика. В свободное от службы время гуляли с ним по кремлю, ходили рыбачить на Упу – речушку, которая делит Тулу пополам.

Потом добровольцев отбросили назад на Украину, но в Туле Владимир и Варя провели еще несколько месяцев. Только в июне 1920-го Шимкевичу снова неожиданно дали под командование – нет, не полк – батальон в свежем, необстрелянном полку, и вперед, освобождать Белоруссию. В первом же бою комполка был убит, Владимир взял командование на себя, шли трудно, но теснили поляков крепко. 11 июля 1920-го освободили Минск. Наши пошли дальше, а Владимира снова попридержали в тылу, сначала в Полоцке, потом, когда подписали окончательное перемирие, перевели в Минск. Там же объявился и Семен Куроедов, которого Владимир был искренне рад видеть. Даже обнялись при встрече. Семен сбрил свою всегдашнюю бороду, отчего помолодел лет на десять, а левую руку держал немного неестественно, кривовато.

– Под Орлом, – объяснил он неохотно, – когда они танки на нас пустили. Знаешь, как страшно – ползет такая огромная дура!.. Но ничего, трехдюймовку на прямую наводку выкатили, и всего делов… – Куроедов хлопнул Шимкевича по плечу и неожиданно добавил: – А я ведь, знаешь, по тебе соскучился, командир.

– Что так? – засмеялся Владимир.

– Да ведь как, – замялся Семен. – С этим комполка новым толком и поговорить ведь не о чем было. Одна радость – коммунист! А в башке ветер, образования – с гулькин нос, военного – совсем никакого. А с тобой сам обтесываешься, учишься. Я вон до сих пор помню, что такое пон-дю-тет, – с трудом произнес он. – А чего? А того, что ты мне как-то рассказал. Так что вместе будем готовиться к грядущей битве с всемирной буржуазией.

В мае 1921-го расформировали 16-ю армию, с которой столько связывало. Фронт сокращали – оставили в его составе только 4-ю Смоленскую, 5-ю Витебскую и 8-ю Минскую стрелковые, 11-ю кавалерийскую дивизии (она вскоре ушла на Туркфронт) и 55-ю отдельную стрелковую бригаду. Начались чистки командного состава. В каждой дивизии создали аттестационную комиссию, оставляли на службе только самых проверенных и заслуженных командиров.