Анна-Ванна и другие - Надежда Нелидова

Супермаркеты предполагают цивилизованную форму торговли. Неплохо бы хозяевам, оскорбившим посетителя, заглаживать свою вину. По громкой связи, чтобы слышал весь зал, сообщить, что администрация просит извинения у гражданина (гражданки) за только что нанесённое в стенах магазина оскорбление.

И подкрепить своё извинение вручением подарочной корзинки с продуктовым набором. Возьмёт ли обиженный покупатель ту корзинку или скажет, что ему та корзинка даром не нужна, и отныне он будет обходить их магазин за пушечный выстрел и всем знакомым то же посоветует – его личное дело.

Расстались мы в тот злополучный день, прямо скажу, без особых сожалений. Вообще я считаю себя сдержанным и спокойным человеком. Но тут (от перенесённых моральных страданий и глубокой душевной травмы) я с собой не совладала. Захлопывая директорскую дверь, вложила в удар всю силу переполнявших меня чувств. А выскочившей вслед хозяйке кабинета от души, от души, на весь зал – за неимением громкой связи – поделалась своим мнением насчёт магазина и её самой. И мне стало чуть-чуть легче. Это лучше, чем дома втихомолку горько плакать, пить корвалол и помирать от мигрени.

После супермаркета я продолжила маршрут в библиотеку. Всё ещё находясь под неслабым впечатлением, рассказала знакомой библиотекарше о происшедшем.

– Тоже обманули?! – не дослушав, весело-удивлённо воскликнула она. – Обвесили, обсчитали?

Оказалось, она нередко отваривается в этом же магазине самообслуживания, потому что живёт рядом. И нередко в чеке обнаруживает какой-нибудь дорогостоящий торт, которого не брала. Или, скажем, отбитые дорогие абрикосы вместо дешёвых огурцов.

Не говоря уж о несовпадении цифр на ценниках с теми, что высвечиваются на мониторе – это нынче в супермаркетах в порядке вещей.

Доктор на приёме сказал, что есть великолепный способ снять стресс. Просто сесть и изложить всё на бумаге. Бумагу можно спрятать в стол.

Зачем же в стол, подумала я. Поделюсь-ка этой историей с читателями. Возможно, кто-то возьмёт её на заметку.

Брать у чужих нельзя. А у своих можно? У мамы из кошелька, например? Мама, видимо, такое даже в виде гипотезы не рассматривала. Тем более от меня: самой маленькой, тихонькой и послушной дочки. А зря, между прочим. Не рассматривала-то.

Каждый долгий, полный разнообразных событий день заканчивался одинаково: вся большая семья благостно, умиротворённо усаживалась вечером на часок-другой у телевизора.

Я тоже усиленно смотрела в экран, но мало чего видела. С некоторых пор мысли мои крутились совсем в другом месте. В соседней полутёмной комнатке, в широкой родительской кровати под подушкой, где лежал мамин старенький кошелёк с кнопочкой – вот где метались мои мысли. Мама называла кошелёк важно и смешно: портмоне.

Мысли именно метались, сталкивались и путались, лицо горело, глаза порочно блестели. Потому что я знала: это очень плохо, что я замышляю. Это ужасно: за такое взрослых сажают в тюрьму, а маленьких – в колонию.

Но тяга к кошельку с его содержимым перевешивала страх и стыд. Улучив момент, я незаметно выскальзывала из большой комнаты. Мало ли зачем: может, водички в кухню попить. Может, в туалет. Пробиралась в спальню, прислушивалась, замирая у кровати: не войдёт ли кто? Ныряла рукой под подушку, ухватывала тяжёленький «партманет». Вслепую молниеносно нащупывала одну-две монеты, зажимала в ладошке…

Сердце колотилось и выпрыгивало, я задыхалась. Прошмыгнув в детскую, рассматривала добычу: самая оптимальная сумма была – двадцать копеек. Пять или десять копеек – маловато. Полтинник – много. Однажды выудила железный рубль – и меня обдало жарким ужасом. Это была громадная сумма. По моим меркам, то же самое, что ограбить целую сберкассу.

Я прятала деньги в надёжном месте на дне портфеля, приводила себя в порядок, насколько это было возможно – и чинно выходила к телевизору.

Мама внимательно (обо всём догадываясь, мне казалось) вглядывалась, прикладывала ладонь к моему лбу:

– Красная какая, ты не болеешь? Не температуришь?

– Нет, просто дома жарко.

Теперь – внимание: на что я тратила деньги. На котлету! На холодную плоскую, беловатую от сала котлету из школьного буфета! Я приходила в большую перемену, смирненько стояла в сторонке, пока утихнет буча у витрины.

И когда уже вот-вот должен был прозвенеть звонок на урок, протягивала буфетчице руку с зажатой мелочью. И взамен получала засаленную бумажку с вожделенной тяжёлой котлетой. И, пока бежала к классу, на ходу кусала и глотала, и снова задыхалась – уже от наслаждения. И во время урока то и дело нюхала волшебно пахнущую руку.

О, как бы я, тогдашняя, украсила собой сегодняшние телевизионные ток-шоу и первые полосы бумажных и электронных газет! Под какими бы душераздирающими заголовками печатали мою худенькую физиономию! Как били в набат и ломились бы в нашу семью омбудсмены, работницы органов опеки и ювенальной юстиции, чтобы лишить маму и папу за жестокое отношение к детям, родительских прав и забрать меня в приют!

Но – утрите слёзы сострадания к несчастному голодному ребёнку. Никакой он не был голодный. Мама вставала каждое утро в половине шестого и варила суп – большую кастрюлю на большую семью.

Очень сытный, густой и наваристый суп: с картошкой, морковкой, перловой крупой, мясо у нас было своё. В чулане с потолка свисали с крючьев чудовищные мороженые, завёрнутые в клеёнку (чтобы не обветрились) свиные полутуши. Там же болтались мелкие белые кроличьи и розовые гусиные тушки. Папа рубил их на порции там же на чурбачке.

Каждый день мы завтракали этим супом, щедро налитым до краёв в глубокие миски. Возможно, так с утра перед тяжёлым крестьянским трудом заправлялись наши бабушки и дедушки.

У нас утренним аппетитом мог похвастаться только папа. Наши же куски мяса оставались не тронутыми, недоеденный суп нередко выливался кошке и собаке. А папа с удовольствием подолгу возился с крупными костями и только что не урчал, выбивая и высасывая из них мозг.

Родители до вечера были в школе, мы приходили и разогревали себе тот же суп на электроплитке. На этот раз он съедался с удовольствием.

Вечером мама что-нибудь готовила: картошку там или макароны, молочный суп или кашу, обычно ячневую. Ещё, помню, часто тушили рыбу, минтай. Да, каждую субботу – пельмени, это уже традиция.

На особые изыски у мамы элементарно не хватало времени. Работа, семья, скотина, проверка тетрадей, лекции в деревенских клубах и красных уголках, педсоветы.

А я грезила покупной котлетой! Холодной, серой, твёрдой, плоской как тапок, с кисловатым хлебным вкусом, из школьной витрины. У меня даже от одного слова слюнки текли: «Коо-тлее-таа».

Меня заложила буфетчица, учуяв криминал. Всё у меня было написано на лице, когда я испуганно протягивала деньги. И она, толстая тётка с хитрыми глазками на круглом лице (сама-то, небось, одни котлеты лопает), наверно, сказала маме: а ваша младшая девочка тайно покупает себе котлеты.