Наследники Демиурга - Андрей Ерпылев

Телефон затрезвонил так, что Сотников-младший выронил из рук стопку в стодолларовых купюр, которая тут же трепещущими зелеными мотыльками разлетелась по комнате. Ладно, потом соберем! Владислав сгреб все банкноты, которые были на виду, в верхний ящик стола и опрометью кинулся в кухню, повторяя вполголоса неизвестно кому: «Иду, иду!»

– Владик! – раздался из глубины квартиры голос отца. – Телефон звонит, не слышишь, что ли?

– Да иду я, иду! – недовольно повторил сын погромче, уже для отца.

Телефон, между делом, надрывался, как говорится, «не дуром», не собираясь затихать.

– Сотников! – по институтской привычке бросил Владислав в дырчатый, эбонитовый еще, микрофон допотопного аппарата.

– Я в этом был уверен, – ответила трубка с чуть заметным акцентом. – Добрый день.

– Здравствуйте, – упавшим голосом запоздало поздоровался Владислав.

В трубке помолчали немного:

– Ну и как продвигаются наши дела? Есть уже что-нибудь?

– Да, да, – заторопился Сотников-младший. – Кое-что уже есть. Хотите, я прочитаю?

Невидимый собеседник издал какой-то странный звук, вроде хрюканья, наверное, засмеялся.

– Не стоит, дорогой, не оценю все равно. Хозяину почитаешь.

– Когда? – упавшим голосом поинтересовался Владислав.

– Сейчас.

– Но…

– Выходи. Я у подъезда.

– А откуда вы…

В трубке раздались короткие гудки.

Последний вопрос был явно лишним. Тоже мне, фантаст доморощенный: мобильник, совершенно понятно, как выражался один из персонажей давным-давно прикрытых «Кукол».

Из десяти разлетевшихся купюр при беглом осмотре удалось найти только восемь.

«А, ладно, потом найду!» – решил Владислав, хватая исписанные листки и выскакивая в прихожую.

– Пап! Я на часок отлучусь! – Крикнул он, отпирая дверь и одновременно пытаясь на ощупь всунуть ноги в разношенные туфли.

Не слушая ответа, он захлопнул дверь, запоздало вспомнив, что обед так и не приготовил. Опять старик будет скандалить…

Сначала не было ничего, затем возникла ноющая боль. Где именно, в каком месте – бог ее знает! Болело все, то затихая чуточку, то резко начиная дергать, словно больной зуб…

Потом появился свет: багровый, колышущийся… Наверное, это вход в преисподнюю!

«Господи, что же быстро-то так? И нагрешить-то толком не успел, мне же еще только тридцать шесть! – взмолился… кто-то, знавший точно, что ему тридцать шесть лет, но не помнивший своего имени. – Смилуйся, Господи!..»

Багровая пелена распахнулась в черноту, из которой уродливой маской, освещенной колеблющимся неверным светом, видимо адского огня, выдвинулась уродливая харя, скалившая блестящие зубы. Наверное, сам Люцифер!

– Изыди, сатана! – Кто-то, не помнивший своего имени, не расслышав толком своего голоса, протянул руку, защищаясь. – Убирайся, нечистый! – вдруг, булькнув и отдавшись болью в голове, прорвался в уши звук.

– Э-э, полегче, господин архивариус! – испуганно отшатнулся демон.

В голове вдруг что-то щелкнуло, и все разом встало на свои места.

Над полусидящим, прислонившись к стене арки Геннадием склонялся, присев на корточки, вовсе не «Повелитель мух»[4], а майор Национальной службы безопасности Александр Николаевич Маркелов собственной персоной, светящий в лицо приходившему в себя архивариусу огоньком зажигалки. Колеблющийся светлячок пламени и принял Геннадий за адский огонь. К сожалению, боль не осталась в забытьи, а только усилилась, когда Геннадий пошевелился.

– Ты в порядке? – В голосе Александра сквозила неподдельная тревога, и Геннадий решил проявить мужество.

– В полном! – в доказательство потряс головой Иванов, и в ту же минуту неодолимый рвотный спазм заставил его согнуться пополам.

Майор, заботливо придерживая спутника за плечи, дал ему облегчить желудок и озабоченно заметил:

– Да у тебя, похоже, сотрясение, Гена… Встать-то сможешь?

– Попробую… – невнятно пробулькал архивариус, ощупывая загаженный асфальт вокруг в поисках точки опоры.

Александр крепко взял его под мышки и бережно поставил на ноги. Движение снова отозвалось болью под черепом и очередным желудочным спазмом. По лбу и щеке побежало что-то теплое…

– Стоп-стоп-стоп! – Маркелов мягко, но непреклонно отвел руки Геннадия от головы, не давая даже прикоснуться к беспокоившему месту. – Трогать мы сейчас, ручками грязненькими, ничего не будем… Обопрись на меня, – подставил он плечо. Такое крепкое и надежное плечо… Плечо друга, которого так не хватало в сумбурной и никчемной жизни…

Медленно и осторожно, стараясь не качнуть, Александр вел Геннадия туда, где тускло светилось полукружье выхода из-под арки.

Под ногами что-то звонко стеклянисто хрустнуло и загремело. Майор осторожно нагнулся, подняв разбитый фонарь.

– Надо же! Стекло разбилось, а лампочка светит!

Желтый круг света вырвал из темноты россыпь сверкнувших осколков, какой-то длинный блик…

– Ах вот он куда залетел. – Маркелов снова поднял что-то с асфальта и сунул в карман. Пошарил вокруг лучом и, видимо ничего больше не найдя, повел Иванова к свету…

– А сумка? – вдруг всполошился архивариус, пытаясь оглядеться. – Они же сумку унесли, Саша! А там рукопись!

– Да не волнуйся ты, – успокоил его Александр, похлопывая рукой по сумке, висевшей у него через плечо. – На месте твоя сумка. И рукопись на месте, не переживай.

* * *

– Уй-уй-уй-юй!!! – взвыл Геннадий, хватая Александра за руку, в которой тот сжимал остро пахнущую ватку, которой только что провел по могучей шишке, украшающей лоб Иванова. – Ай-яй! Потише нельзя?!!

– Потише можно, но эффекта такого не будет. – Маркелов непреклонно отвел руку архивариуса и снова прикоснулся к ране.

– Ай-яй-яй, садист!

– Не садист, а в данном случае санитар. – Майор откинулся, любуясь делом своих рук. – Не вой, все уже! Подуть?

– Нет, не надо, – буркнул Геннадий, разглядывая в небольшом зеркальце для бритья свою избитую физиономию.

Зрелище перед ним открывалось малоутешительное. Нос, разбухший, набрякший кровью и глядящий теперь чуть в сторону, ни «готическим», ни каким-нибудь другим назвать было нельзя, больше всего ему сейчас подходило определение «фаллический»; вокруг обоих глаз зрели огромные синяки, причем левый, дополнительно, представлял собой крохотную щелку между двух напоминающих багровые оладьи век. Губы тоже напоминали эти кулинарные изыски, но крупнее, и щедро политые красным, то и дело выступающим из многочисленных трещин. Самым же потрясающим приобретением была бледно-голубая, даже какая-то сизая шишка, огромных размеров, сочившаяся кровью из солидного пореза посредине. Остальное, вроде незначительных царапин и ссадин на щеке, слегка рассеченной брови и синяка на подбородке, на фоне этого впечатляющего сооружения терялось, как пивной ларек на фоне пирамиды Хеопса. Ко всему в придачу ныли ребра, тянуло в паху и дергало в правом локте, здоровенную ссадину на котором эскулап тоже только что прижег своим садистским бальзамом.