Каникулы в Чернолесье - Александр Альбертович Егоров

стало грустно. Очень, очень грустно. Я еще мог понять, почему он не хочет встречаться с Германом, но я не мог простить, почему он оставил меня вот так. Этот Черный Лес – препоганое место, подумал я вдруг. В нем происходят невероятные чудеса – и тут же становится ясно, что на самом деле ничего чудесного в них нет. Стоит тебе влюбиться впервые в жизни, твоя девушка оказывается волчицей-оборотнем и предает тебя сразу несколько раз подряд. Ты находишь себе друга, и он спасает тебе жизнь, а потом тоже превращается в волка и исчезает, даже не попрощавшись, будто его и не было.

Так бывает только в сказках, думал я. В дрянных идиотских сказках. И я тоже стал сказочным героем. Что-то мне рассказывал дед про наши русские сказки, которые я, впрочем, отродясь не читал. Что-то там было про таких, как я. В сказках таких, как я, всегда зовут Иванами. Но не всегда царевичами.

Горестно я посмотрел на луну.

– Wexen… Hexen… Silbermond, – еле слышно прошептал я севшим голосом. Наверно, я надеялся на еще одно чудо, пусть и маленькое, самое захудалое. Но не случилось вообще ничего.

Вот разве что через четверть часа приехал Герман. Я издали видел фары его пикапа. Глаза привыкли к луне и к темноте, и я видел, как эти два светлячка дрожат и перемещаются, а затем синхронно сворачивают, приближаются и вырастают с каждой секундой.

Когда Герман накинул на меня шерстяной плед, я понял, что замерз едва ли не до смерти. Он светил на меня своим громадным переносным фонарем и рассматривал так внимательно, будто впервые видел. Я вытирал нос его платком и старался не смотреть на него. В стороне я заметил забытую ветку с белыми розами: разворачиваясь, пикап переехал ее и вдавил в рыхлую землю. В свете габаритных огней белые розы стали алыми.

Вот я дурак, подумал я.

– Дур-рак, – подтвердил Карл из кабины. Я вспомнил, как обычно называли того Ивана из сказок. Именно так его и называли.

Но когда я кое-как взобрался на подножку и уселся на кожаное сиденье (а самокат занял привычное место в кузове), старый ворон взгромоздился ко мне на колени, как черный потрепанный кот, и там притих. Его острые когти царапали мне колени даже сквозь джинсы, но я терпел.

Герман сел за руль. Он, как я уже говорил, был непривычно молчалив. Только когда мы выехали на шоссе, он бросил на меня короткий взгляд и сказал:

– Третьего раза не будет. Как только ты сможешь ходить, ты отправишься обратно в город.

– Но почему? – спросил я.

Дед прибавил газу, и я вжался в кресло.

– Ты мне дорого обходишься. Самокаты, телефоны, футболки… Кстати, зачем тебе понадобилось портить розовый куст?

– Подар-рок, – наябедничал Карл, и мне захотелось свернуть ему болтливую башку.

– Черт тебя возьми, – сказал Герман. – Это очень старый куст. Последний раз его обкорнал твой отец. Почти в твоем возрасте. Это тоже был подарок… твоей будущей матери… а для кого ты ломал ветки, признайся, а?

– Ни для кого, – убитым голосом сказал я. И даже, как вы понимаете, не слишком врал.

– Можешь не говорить, я знаю, – сказал дед. – Я не слепой… правда, я всегда думал, что Майя лучше своего непутевого брата. Кажется, я ошибался…

– Какого брата? – насторожился я (а Карл как-то двусмысленно щелкнул клювом).

– Какого брата? Феликса, конечно. Ты не знал, что она его сестренка? И тоже отличница, между прочим… только все больше по химии…

Я прошептал несколько слов по-английски. Ворон Карл радостно заквохтал и запрыгал у меня на коленях. А потом озвучил мою мысль громко-прегромко, как громадный черный попугай:

– WazzaPhuck!

* * *

На террасе у Жука лекарствами и не пахло, а пахло почем-то пивом. Доктор не возмущался, хотя мы и подняли его с постели, причем довольно бесцеремонно.

Очень скоро он нарядился в рабочий бирюзовый халат, натянул резиновые перчатки и всадил мне такой укол от столбняка, что я и правда остолбенел на пару минут.

Сыворотку от бешенства мне вкололи тоже, медленно и больно. И вообще много чего делали.

После всего меня разместили на кушетке, которая неприятно воняла резиной. Тут я решил, что мое обоняние необычно усилилось даже в человечьем обличье. Я даже чихнул, но никто не обратил на это внимания. Мне было велено лежать вниз лицом. Так уж и быть, я не стану скрывать, что я при этом был абсолютно голый, прикрытый лишь тонким полотенцем.

– Что скажешь, Михалыч? – спросил дед у доктора.

Они оба смотрели на мою шею, уже очищенную и обработанную чем-то, что слегка щипалось. Я никак не мог видеть, что у меня там, да и головой вертеть было больно.

– Скажу, что, если в нашей деревне завелась такая собака, ее надо найти и застрелить, – отвечал Жук. – Жаль, что твой парень не видел, откуда она взялась и куда сбежала.

– Темно было, – пробормотал я.

– О том, чтобы найти эту собаку, я позабочусь, – мрачно пообещал дед. – Что еще ты заметил? Не говори, что ничего. У тебя слишком загадочный вид, пан доктор.

Жук вздохнул. Присел на стул, широко расставив колени. Свои сильные руки он сложил на груди.

– Вчера я осматривал мальчика без единой царапины, – сказал он. – Сегодня я вижу кошмарную рану на шее, которая почти полностью зажила, на что в нормальных условиях требуется не меньше двух недель. Если вообще не иметь в виду, что эта рана без скорейшего оперативного вмешательства была бы смертельна. Но в нашем случае она зарубцевалась сама собой. И это только то, что бросается в глаза, дорогой мой Герман.

Дед кивнул, будто вовсе не был удивлен.

– И еще, – продолжал Жук. – Ты же знаешь, я иногда консультирую следователей из Гродно в качестве судмедэксперта. Так вот, я не совсем понимаю, как твой парень мог получить такое ранение. Чтобы подставиться под такой укус, нужно было… нет, даже не лежать. Стоять на четвереньках.

«Даже если попросят, я не встану», – подумал я.

Доктор Жук не попросил. Посопел и хмуро закончил:

– Итак, я не рискнул бы сегодня выписать медицинское заключение. Я не знаю, как была нанесена эта рана. Кем. И… кому.

Я зажмурился и уткнулся носом в тощую подушку.

– Семен Михалыч, – сказал дед. – Я не прошу от тебя справок. Более того. Я прошу, чтобы ты никому не выдавал таких справок об этом пациенте. Даже если им станет интересоваться милиция.

– Я обязан позвонить, – тусклым голосом сказал Жук.

– Не надо. С Михалком и Сапегимым я поговорю