Ненужное зачеркнуть - Андрей Дышев

– Вот еще! – Ирина попыталась рассердиться и прижала пальцы к моим губам. – С тобой связано только все самое хорошее в моей жизни. Не было бы тебя, не было бы ничего… Прекрати! Нельзя так малодушничать! Подумаешь, съела не вполне свежую пиццу. Посижу на диете пару дней, попью травку, и все пройдет…

В квартиру позвонили. Я выбежал в прихожую открывать. Ирина не знала, что я вызвал «Скорую», и заметно испугалась, когда в комнату вошли двое мужчин в белых халатах. Меня попросили выйти. Я ходил по коридору и бил кулаками по стене. «Господи, господи! – молил я. – Спаси эту девочку! Не губи ее! Пусть меня расстреляют, взорвут или утопят, но только сохрани ее!»

– Молодой человек! – позвал меня доктор, высунув голову из-за двери. – Спуститесь к машине и возьмите носилки.

Носилки! Значит, ее будут госпитализировать! Но что тут удивительного? Здесь врачи не смогут поставить точный диагноз. В больнице – другое дело. Там лаборатория, аппаратура. Наверное, Ирине нужна капельница, очистка крови. Может, введут какую-нибудь сыворотку или противоядие. Теперь остается уповать только на профессионализм медиков.

Я на лифте спустился вниз, попросил у водителя «Скорой» носилки и с ними вернулся в квартиру. Мне разрешили зайти в комнату. Ирина лежала на диване, лицо ее было мучнисто-белым.

– Собери, пожалуйста, в пакетик зубную щетку, пасту, мыло, – едва слышно попросила она и, стыдясь, совсем тихо добавила: – И бельишко какое-нибудь… Там, в шкафу, найдешь…

Едва сдерживая новый подкат слез, я зашел в спальню, открыл комод, вынул стопку разноцветных трусиков… Руки мои дрожали, от жалости трудно было дышать. «Все будет хорошо! Нельзя распускаться! Надо взять себя в руки!» – призывал я свое мужество, которого, как оказалось, у меня почти не осталось. Потом я уложил в мешочек зубную щетку и наполовину использованный тюбик с пастой. Мыльницу не нашел, пришлось завернуть кусочек мыла в бумагу… Ничего, вечером я принесу все необходимое… Доктор тронул меня за плечо. Я всматривался в его глаза, но они ничего не выражали.

– А вы не ели эту пиццу?.. Мгм… Хорошо… Заверните все, что осталось, в полиэтилен и передайте санитару. И беритесь за носилки, будем выходить!

Мне очень хотелось поговорить с врачом и услышать от него что-нибудь оптимистичное, но не рискнул. Зачем спрашивать? Разве врач не видит, что я весь издергался в ожидании. Если бы у него было что мне сказать, он бы сказал. А пока нечего в душу лезть.

Я взялся за носилки со стороны ног, чтобы видеть лицо Ирины. Мы зашли в кабину лифта. Ирина попыталась улыбнуться мне и даже подмигнула.

– Нос бодрей, Кирилл… – произнесла она. – Мне уже лучше. Я давно собиралась на диету сесть, и вот случай подвернулся…

– Куда вам на диету! – усмехнулся санитар. – И так худенькая!

– Скажу вам авторитетно, – вступил в разговор врач, – что все диеты, какие бы они ни были, вредны. Ограничение в пище – это да! Это я поддерживаю. Но диеты – ни в коем случае!

Медики говорили на отвлеченные темы, и у меня немного отлегло с души. Мы занесли Ирину в машину. Я склонился над ее лицом и шепнул:

– Вечером я приду к тебе.

Хотел поцеловать Ирину в губы, но она отвернула лицо, и я коснулся ее горячей щеки.

Захлопнулись дверцы, завелся мотор, «Скорая» тронулась с места и выехала из двора на дорогу. Я провожал ее до тех пор, пока она не скрылась из виду. «Ни сигнал, ни маячок не включили, – подумал я. – Значит, ничего страшного, торопиться не обязательно».

Я вернулся в опустевшую квартиру, сохранившую запах каких-то лекарств, встал посреди прихожей и стоял так долго-долго в полном оцепенении.

Я только положил коробку на прилавок и еще ничего не успел произнести, как диспетчер заказов, в ярко-красной футболке с рисунком пиццы на груди, завалила меня стандартным набором вопросов:

– Претензии по качеству? Когда была доставлена? Сегодня? В котором часу? Адрес?

Она не отрывала глаз от экрана монитора, быстро щелкала по клавишам и всем своим видом показывала, что с подобного рода претензиями разбирается легко и быстро, ибо качество ее пиццы абсолютно и непоколебимо, как качество солнечного света или темноты ночи. Я продиктовал адрес Ирины. Диспетчер повернула монитор так, чтобы я тоже мог видеть экран.

– По этому адресу пицца не доставлялась, – сказала она. – Вот полный список заказов.

– Но пицца ваша?

– Пицца наша, – легко согласилась диспетчер. – Но заказа на ее доставку не было.

– А кто же ее доставил? – растерялся я.

– Не знаю, – с удовольствием ответила диспетчер и озарила меня непрошибаемой улыбкой.

– Могу я хотя бы узнать, когда она была куплена? – спросил я.

Диспетчер взяла коробку, посмотрела на ее дно, покачала головой.

– А чек у вас есть?

– Чека нет.

– Тогда я вам ничем помочь не могу.

Она даже не поинтересовалась, какие у меня претензии к качеству ее продукции, а я не стал говорить, потому как это уже не имело смысла. Все было ясно. Пиццу Ирине привез неизвестный мужчина, не имеющий к этой пиццерии никакого отношения.

Последние сомнения в качестве пиццы отпали. Она не была испорчена или просрочена. В нее не положили нечаянно несъедобный гриб. В пиццу умышленно добавили яд, чтобы отравить Ирину. Но за что? Кому она помешала? Кому мы с ней сделали плохо?

Парадоксальность ситуации ставила меня в тупик. Нам объявили беспощадную войну, но я не знал, кто это сделал и, главное, по каким причинам. В эту историю в какой-то степени был вплетен некий Константин Григорьевич Батуркин. Какую-то странную роль в этой истории играл Макс, я держал его в уме, но на задворках, словно красивую и замысловатую штуковину, но неизвестно для чего предназначенную. А началось все с появления фальшивого «Вацуры», который дал несколько концертов под моим именем, последний из них закончился автоматной стрельбой. А не значит ли это, что…

Я остановился на пешеходном переходе. Зажегся зеленый, но я продолжал стоять. Сухонькая старушка с белоснежными кудрями под черной потертой шляпкой посмотрела на меня снизу вверх, улыбнулась новеньким зубным протезом и сказала:

– Что же вы растерялись? Вперед!

С этими словами она взяла меня под руку и перевела на другую сторону улицы… Так вот что произошло! Приговорили вовсе не меня. Приговорили того артиста, который выступал под моим именем, и теперь я ношу чужой грех, чужое проклятие, и жизнь моя ничего не стоит, как у заклейменного раба. Самозванец как-то не так повел себя на сцене. Он сказал нечто такое, что очень не понравилось кому-то из зрителей. Настолько не понравилось, что зритель взял автомат и выстрелил. Убить не получилось. Он попытался убить меня на моей же лестничной площадке. Опять неудача! Он выследил меня у цветочного киоска и снова дал очередь. Потом он узнал, что у меня есть подруга, и ее решил уничтожить. Дикое, свирепое упорство! Это как надо обидеть человека!