Нарциссическая семья: диагностика и лечение - Стефани Дональдсон-Прессман

и конфронтации не составляют сути нашей модели; это — индивидуальные вопросы, которые каждая пара «пациент/врач» решает в каждом конкретном случае по-разному. Работая в течение многих лет по этой модели, мы отметили, что пациенты чувствуют себя более способными войти в контакт со своим гневом, если врач не делает обвинительных высказываний. Поскольку у пациентов в этом случае не возникает потребности защитить родительскую систему, они становятся более способны посмотреть на нее реалистично.

Проблема конфронтации в нарциссической семье, где практиковалось насилие

Желание открыто противостать обидчику/насильнику, особенно в случаях сексуального принуждения и физической агрессии, побоев, часто бывает чрезвычайно сильным на ранних этапах лечения. Работая с жертвами сексуального насилия в семьях, мы обнаружили, что очень скоро после того, как воспоминания начинают всплывать в памяти пациента, у него возникает импульс (особенно если он мужского пола) немедленно побежать и призвать обидчика к ответу, чтобы «заставить его заплатить за то, что он сделал мне».

Конфронтация на этих ранних стадиях не работает. Пациент делает это по неправильным причинам и в процессе ранит себя душевно. В практике работы нашей группы, насчитывающей сотни случаев, мы убедились в том, что если врач считает конфронтацию преждевременной, а пациент, тем не менее, начинает ее, то он несет в результате ущерб. Теперь уже конфронтация становится предметом врачебного воздействия на долгие недели, и продвижение пациента по пути выздоровления затрудняется.

Конфронтация необходима и желательна для многих, но не для всех пациентов. Часто ко времени терапии преступник уже умер или сменил место жительства. В таких случаях используется один из символических жестов: разыгрывается ролевая конфронтация в кабинете врача, пишется и сжигается письмо, совершается визит на кладбище, куда пациент относит письмо или высказывает умершему, что он чувствует. Где это возможно, мы применяем прямую конфронтация в виде очной ставки потерпевшего и обидчика в кабинете врача, что часто является важным шагом в процессе выздоровления. Но это верно только в том случае, если пациент открывает противостояние, руководствуясь правильным мотивом. «Правильный мотив» имеет отношение к ожиданиям пациента — к тому, что он ожидает получить в результате конфронтации. Если он хочет мести, добиться извинения, причинить физический ущерб, заставить преступника признать, что тот когда-то сделал «и увидеть как он корчится», либо «проветрить отношения, чтобы начать с чистого листа» — такая инициатива потерпит неудачу. Фактически, если пациент хочет от обидчика вообще чего бы то ни было, такая встреча лицом к лицу не принесет ничего, кроме неудачи. Он выйдет из кабинета, чувствуя себя еще хуже, чем когда вошел в него, потому что все что он сделал — это вновь сыграл по старому сценарию. Он будет пытаться подействовать на систему родителя/обидчика, чтобы изменить его, управлять им или затронуть его — и не сможет. Он не имеет той власти, необходимых для этого рычагов управления. Конечно, он может все «предать гласности», но это — обоюдоострый меч; к таким вещам нужно подходить осторожно, тщательно взвесив их вместе с врачом. Правильная причина для конфронтации состоит в том, чтобы позволить потерпевшему сказать обидчику о том, что случилось, и что потепревший чувствует по поводу этого; как то, что обидчик сделал с ним, повиляло на его жизнь, на его отношение к себе и к миру; сколько боли обидчик причинил ему; и что он теперь чувствует в его адрес. Это чисто эгоистический акт. Он делается не для того, чтобы изменить обидчика или заставить его признать то, что он сделал. Встреча устраивается не для обидчика, — для потерпевшего. Наконец у потерпевшего появилась возможность сказать вслух о пережитом в детстве, обосновать этот опыт и поговорить о своих чувствах. Реакция обидчика не имеет значения. Когда пациент может написать письмо, или устроить встречу, не ожидая ничего от обидчика, конфронтация даст нужный результат. Пациент достигнет своей цели.

Врачу полезно предвидеть, что желание конфронтации вспыхнет преждевременно, и быть готовым удержать ситуацию под контролем. На ранних сессиях, когда у пациента только начинают всплывать воспоминания, иногда подобно вспышкам памяти, мы вводим возможность конфронтации как один из вариантов как поступить в будущем (отдаленном), но оставляем пациенту свободу выбора, захотеть или не захотеть конфронтировать. Когда у пациента возникает сильное преждевременное побуждение открыть конфронтацию, мы предлагаем ему повременить «до следующей недели». «Давайте на этой неделе не будем делать этого — дадим себе недельку на обдумывание». Или мы говорим так: «а почему бы вам не принести письмо сюда, прежде чем отправлять его? Мы можем вместе пройтись по тексту, чтобы удостовериться, что в нем ясно изложено именно то, что вы на самом деле хотите сказать». Мы честно говорим пациенту, что это преждевременно, и почему мы так думаем. Но мы говорим это бережно, оставляя «открытой дверь» до следующей недели или просим «принести письмо», чтобы у пациента не возникло чувства, что он наткнулся на стену отрицания.

Потом, если пациент начнет действовать и устроит конфронтацию вопреки нашей рекомендации, ему будет не так стыдно рассказать об этом нам, потому что мы оставляли «дверь открытой», даже если это была всего лишь щель.

Прощение

Прощение, как другая сторона медали, также не является непременным условием данной модели. Если мы сталкиваемся с вопросом прощения обидчика(ов), то мы предпочитаем считать, что это вопрос больше духовный, чем психологический. Хотя над проблемой прощения много работали Скотт Пек, Бейс и Дэвис и другие, мы не добиваемся прощения. Наш опыт говорит о том, что налагаемое пациентом самим на себя обязательство простить обидчика часто препятствует подлинному выздоровлению, поскольку блокирует выражение гнева (а выражение гнева необходимо пациенту) и отнимает почву для обоснования самому себе своих чувств. Когда пациенты спрашивают нас о прощении, мы обычно отвечаем, что согласно нашему опыту, прощение — это скорее чувство или состояние, чем действие. А раз так, то к нему нельзя призвать по закону или вынести решение; если прощение происходит, оно происходит само по себе. В пределах этой модели, прощение не 42

более необходимо, чем обвинение. У пациента просят об отражении действительности, а не о формировании суждения о ней.

Заключение

Принятие фактов воспитания в нарцисстической семье есть более чем наполовину выигранная битва за выздоровление. Повторим, особенно полезный аспект этой модели заключен в том, что, как мы подчеркивали ранее, она не подразумевает обвинения или суждения, конфронтации, или прощения. Она подразумевает признание того, как мы научились тому, чему научились, и как нам переучиться, чтобы жизнь приносила