Дублинцы - Джеймс Джойс

Ротонда — театр и концертный зал в центре Дублина.

Уильям Юарт Гладстон – см. прим. к с. 90.

О, Вилли, нам тебя недостает! – американская песенка.

Длинная загибающаяся галерея. – Данный абзац есть почти в точности в эпифании 29.

Мать уронила ребенка в Нил… – апория, разбираемая в философии стоиков.

Лепид, Марк Эмилий Младший (I в. до н. э.) – сподвижник Цезаря; фраза Стивена – вариация реплики Лепида у Шекспира в драме «Антоний и Клеопатра»: «Ваши египетские гады заводятся в вашей египетской земле от вашего египетского солнца. Вот, например, крокодил» (II, 7; пер. М. Донского).

Линксоглазый — рысьеглазый (lynx – рысь, лат.); созвучие линкс – Линч устойчиво связывается с последним – в частности, и в «Улиссе».

Тара — королевская столица древней Ирландии; Холихед – ближайший от Дублина английский порт.

…поверг Пеннифезера в отчаяние. – Отголосок семейных историй: часть родового имущества Джойсов перешла к деду (не отцу) классика, также Джеймсу Джойсу, от некоего Уильяма Пеннифезера.

Майкл Робартис вспоминает утраченную красоту… – контаминация двух вещей Йейтса: стихотворения «Он вспоминает утраченную красоту…» (образы этого стихотворения следуют далее) и рассказа «Rosa Alchemica» (герой которого – Майкл Робартес).

Чуть слышно, под тяжким покровом ночи… – эпифания 26.

…бороться всю эту ночь, пока не придет рассвет… – вероятна аллюзия на борьбу Иакова с Богом, Быт. 32: 24–31.

…выковать в кузне моей души… – ср. выше, с. 552–553: первое появление мотива.

Есть емкое суждение, сделанное великими знатоками Джойса: «Невероятно, до какой степени Джойс в юности [Joyce as a young man, отсыл к названию романа] знал, куда он направляется»[155]. Оно сразу интригует – но, прежде всего, хочется ему возразить: право, так ли это, возможно ли это вообще? Как все мы знаем, та точка, куда Джойс направлялся, его точка кульминации, – «Улисс», его предельно новая, небывалая проза. Разве же знал Джойс в юности, что он идет к ней? Разве не крайне далеки от нее ранние его опыты, собранные в этой книге? Да и сама по себе эта проза настолько неожиданна, необычна, что предвидеть ее задолго, двигаться к ней целенаправленно кажется немыслимым, нереальным. Но при всем том мы ясно чувствуем правоту суждения. Уже и в пору первых шагов, первых скромных опусов художника-в-юности его творческое поведение отличают уверенность, твердость, самостоятельность. Он не чуждается литературных кругов, ищет с ними контакта и входит в них – но при этом не только не включается в мейнстрим, в литературные силы национального движения, но высказывается критически об этом мейнстриме, ведет себя вызывающе с его главными фигурами. Он явно стремится прокладывать собственную линию – и это отнюдь не только во внешнем поведении. Едва ли не большую твердость и самостоятельность он проявляет в своем писательстве. Хотя оно едва началось, он в нем ведет себя никак не учеником, он ищет общения, читателя, но никак не наставленья и руководства, не принимает советов и отказывается от любых уступок конвенциональности. Полное впечатление, что он органически неспособен отступить от своего пути – а это и значит, что он вполне «знает, куда он направляется». Иными словами, у него есть свой вектор.

Едва ли, однако, можно сказать, что Джойс знал уже и то, к чему этот вектор приведет. Наши возраженья в начале тоже верны. Нет сомнений, что даль великого романа художник-в-юности сквозь свой магический кристалл еще неясно различал; возможно, и вовсе не различал. Контрапунктом приведенной цитате звучит суждение другого глубокого исследователя: «Джойс лишь постепенно осознавал, что же он делает»[156]. Но самое важное – что твердо имелся вектор.

Станем же вместе с Джойсом двигаться вдоль вектора Джойса – продвигаться в предгорьях «Улисса», – следя, как вершина будет постепенно приближаться и проясняться. Наука самая увлекательная.

* * *

Сразу заметим важное: Джойс-художник начинается не прямо с художества, а скорее с «теоретических подступов» к нему, с обдумывания его сути, его задач. Он – антипод известного типа «органического», непосредственного художника, у которого пишется само, без концепций и схем; в его творческом процессе искусство всегда пропущено сквозь рефлексию. И первый, исходный этап его творчества главным своим содержанием имеет становление концепции, которую затем будет воплощать его искусство.

Литературное крещенье Джойса – доклад-эссе «Драма и жизнь», прочитанный 20 января 1900 г. в Литературном и Историческом обществе Университетского колледжа, студентом которого он был в 1898–1902 гг. (Событие это подробно описано в «Герое Стивене».) В одном из вариантов доклад носил название «Искусство и жизнь», и это название есть точная формула художественного идеала юного Джойса. Ему виделось нераздельное единство, соединение двух стихий, которые он тогда, после пройденного уже религиозного кризиса, решительно сделал верховными началами своего мира. Они обе утверждаются, возвеличиваются им с энтузиазмом и лирическим пафосом; дух раннего Джойса – пафос жизни, но жизни творящей, творческой, которая сама из себя изводит искусство, естественно и органично оказывается совпадающей с ним. Тогда в его словаре – отчасти из-за увлечения Ибсеном – «драма» означала высший род, квинтэссенцию, почти синоним искусства как такового, и он писал: «Драма возникает спонтанно из жизни, она ее вечная ровесница», – обе стихии должны проникать и наполнять, оплодотворять друг друга. Двуединство искусства и жизни – вот идея, с вынашивания и освоения которой начинает строиться творческий мир Джойса. Так или иначе с этою идеей связано большинство опусов начального периода 1900–1903 гг.: статья «Новая драма Ибсена» (1900)[157], полемическая заметка «Торжество черни» (1901) об ирландском театре, доклад-эссе «Джеймс Кларенс Мэнген», прочитанный в том же Обществе 15 февраля 1902 г.; с ее же позиций пишутся и книжные рецензии, целый ряд которых Джойс публикует в 1902–1903 гг. С этим же руслом, несомненно, можно ассоциировать и эпифании, также принадлежащие данному этапу: событие эпифании естественно понимать как своего рода встречу искусства и жизни, манифестацию искусства, таящегося обычно в жизни под спудом.

Столь же несомненно, однако, что в контексте европейской культуры рубежа ХIХ и XX вв. концепция Джойса в этой ее ранней форме не несла ничего особо оригинального. Родственные идеи и поиски без труда можно было тогда найти в художественной жизни многих европейских стран и России. Поэтому позиция художника-в-юности, усиленно утверждающего свою особливость, отличность от всех фигур и всех течений в искусстве, покамест еще не была достаточно обоснованной. Но весьма вскоре, уже на следующем этапе Джойс сумеет придать известным и распространенным идеям свой поворот, свое более оригинальное наполнение.