Офицеры и джентльмены - Ивлин Во

Доктор сделал Докинсу инъекцию морфия, и две партизанки унесли его на носилках.

Небольшая процессия отправилась нетвердыми шагами по тропинке, протоптанной на кукурузном поле спасателями. Под ноги идущим ложились длинные тени, отбрасываемые языками пламени горящего самолета.

На краю поля рос большой каштан.

– Вы видите там что-нибудь, или мне только кажется? – спросил Йэн, показывая на дерево.

На ветвях сидело обезьяноподобное существо и неразборчиво тараторило что-то. Это был Снейфель со своим фотоаппаратом.

– Замечательные снимки, – восхищался он. – Сенсационные, если получатся.

Проснувшись на следующее утро, Йэн почувствовал себя как после попойки; он испытывал все симптомы сильнейшего алкогольного похмелья, каких у него не бывало с самой юности. Так же, как с ним бывало в те дни, он совершенно не помнил, как попал в постель. Так же, как в те дни, к нему спозаранку пришел тот человек, который вчера уложил его.

– Ну как ты? – спросил Гай.

– Отвратительно.

– Доктор совершает обход. Хочешь показаться ему?

– Нет.

– А позавтракать хочешь?

– Нет.

Его оставили одного. Все окна в комнате были закрыты ставнями. Единственным источником света были узкие щели в оконных петлях. Со двора доносилось кудахтанье кур. Йэн лежал неподвижно. Дверь снова распахнулась. Вошедший открыл ставни, и в комнату ворвался свет. За короткое мгновение, прежде чем Йэн успел зажмурить глаза и отвернуться, он заметил, что к нему вошла женщина в мужском обмундировании, с повязкой Красного Креста на рукаве, державшая в руках коробку, в которой что-то гремело и звякало. Она стащила с него одеяло и ухватила его за руку.

– Какого черта тебе здесь надо? – спросил Йэн.

Женщина взмахнула шприцем.

– Убирайся вон! – закричал он.

Женщина пырнула в него иглу. Йэн выбил шприц из ее руки. Женщина позвала:

– Бакич, Бакич!

К ней присоединился мужчина, с которым она возбужденно заговорила на непонятном языке.

– Она – медицинская сестра. Она должна сделать вам укол, – разъяснил Бакич.

– Но для чего?

– Она говорит, от столбняка. Говорит, что всегда и всем делает уколы против столбняка.

– Скажите ей, пусть убирается к черту.

– Она спрашивает: вы что, боитесь укола? Она говорит, что партизаны никогда не боятся.

– Выгоните ее отсюда!

Из всех проявлений женственности, которые можно было бы ожидать от такого визитера, эта женщина продемонстрировала только презрение. Резко, насколько позволяло ее тесное обмундирование, она повернулась к Йэну спиной и вышла из комнаты. В комнату снова вошел Гай.

– Послушай, я очень сожалею. Все утро не пускал ее к тебе, Но она все-таки прорвалась, пока я был у генерала.

– Это ты уложил меня в постель ночью?

– Я помогал. Казалось, что ты был в полном здравии. Фактически, даже в отличной форме.

– Все прошло, – сказал Йэн.

– Ты хочешь просто побыть один?

– Да.

– Но этому желанию так и не суждено было сбыться. Йэн закрыл глаза и погрузился в состояние, предвещавшее наступление сна, как вдруг на его ноги навалилось нечто не очень тяжелое, как будто на них вспрыгнула собака или кошка. Он открыл глаза и увидел Снейфеля.

– Так, так, так, значит, вы газетчик?! – воскликнул тот. – Вот это да! Подумать только, какой материал для вас! Я сейчас был на месте катастрофы. Там все еще так раскалено, что близко не подойдешь. Они считают, что там кроме экипажа осталось пять трупов. Первоклассные похороны выйдут, когда их всех вытащат оттуда! Сегодня все какие-то пришибленные. Только не я. Меня так легко не проймешь. Партизаны хотели отложить бой, но генерал Спейт работает по расписанию. Он должен иметь этот бой в день, назначенный планом, и затем написать свой доклад, а я должен сделать снимки, чтобы приложить их к докладу. Поэтому бой состоится завтра, как запланировано. Послушайте, а что, если нам пройтись вместе и поговорить с партизанами? Со мной переводчик генерала. Он выглядит сегодня не очень-то бодро, но слушать и говорить он, по-моему, пока еще может.

Так Йэну пришлось осторожно подняться с постели, одеться и приступить к работе в качестве военного корреспондента.

Никто не мог дать технического объяснения причин ночного несчастья. Гай находился на своем обычном месте на краю аэродрома. Он слышал, как командир эскадрильи говорил что-то в микрофон на своем специфическом жаргоне; видел, как девушки бегали от бочки к бочке, зажигая их, чтобы осветить полосу для посадки приближавшегося самолета; наблюдал, как тот снижается, точно так же, как наблюдал за снижением многих других машин; видел, что самолет проскочил посадочную полосу, внезапно резко взмыл вверх, как вспугнутый фазан, и рухнул как подстреленный в полумиле отсюда. Он услышал слова де Саузы: «Все, им крышка» – и увидел, как вспыхнуло пламя и самолет запылал, как из люков одна за другой начали появляться и группироваться около самолета темные, неузнаваемые, по-видимому совершенно неторопящиеся фигуры. Вместе с другими Гай побежал к месту катастрофы. После этого он с головой погрузился в исполнение своих обязанностей хозяина – укладывал спасшихся в постель и подбирал на складе замену вещам, утраченным ими.

Партизаны привыкли к несчастьям. Они не упустили возможности помянуть, что эта неудача целиком англо-американская, но сделали это с редкой сердечностью. Они никогда не верили, что союзники относятся к войне серьезно. Это непредвиденное всесожжение, казалось, некоторым образом умиротворило их.

Де Сауза был очень загружен работой со своими отрывными шифровальными блокнотами, поэтому занимать в течение всего дня прибывших гостей выпало на долю Гая. У адъютанта генерала Спейта в результате шока появилось заикание, кроме того, он жаловался на боли в спине. От Джилпина с его перебинтованными руками было мало толку. Наиболее работоспособными из всех гостей оказались два генерала: генерал Спейт – проворный и деловитый, генерал Ритчи-Хук – вновь оживший. Гай не видел его в период упадка. Теперь он был таким, каким Гай знал его во время совместной службы с ним.

– Для генерала это было истинным излечением, – заметил алебардист Докинс. – Он снова стал самим собой, как прежде. Пришел сегодня утром и дал мне взбучку за неподчинение его приказанию не лезть в самолет.

Докинс был постельным больным и после стольких изнурительных лет на службе у Ритчи-Хука нисколько не сожалел о вынужденном почетном безделье. Он беспрекословно перенес уколы против столбняка и наслаждался гостеприимством сержанта из миссии, доставившего ему виски, сигареты и кучу сплетен.

Между штабом и прибывшими гостями и наблюдателями состоялось несколько встреч, на которых обсуждались планы предстоящего небольшого боя. После одной из таких встреч Ритчи-Хук отвел Гая в сторону и сказал ему: