Белогвардейщина - Валерий Шамбаров

Главные вспышки репрессий против красных и им сочувствующих, известные фактически, происходили во время антибольшевистских восстаний на Кубани, на Дону, на Урале, в Поволжье, принимая особенно ожесточенный характер там, где социальная рознь дополнялась этнической (казаки против иногородних, киргизы против крестьян и др.). Опять же, мы имеем дело с некой «партизанской» фазой. Со стихийными взрывами, когда на большевиков выплескивалась ответная ненависть населения, доведенного ими до мятежа. Но даже во время таких вспышек степень красных и белых расправ оказывалась отнюдь не однозначной. Вспомните-ка "Железный поток" Серафимовича. Таманская армия, вырезающая на своем пути селения, не щадя ни женщин, ни детей, для поднятия боевой злости вынуждена свернуть с пути и сделать крюк в 20–30 верст, чтобы взглянуть на пятерых повешенных большевиков. Можно привести и более строгие примеры. Вешенские повстанцы почти сразу после своей победы (после геноцида!) постановили отменить расстрелы. Или, скажем, в 1947 г. состоялся процесс над Шкуро, Красновым, Султан-Гиреем Клычем и другими белогвардейцами, сотрудничавшими с Германией. Разбиралась и их деятельность в период гражданской войны. Так вот, в материалах процесса, опубликованных в советской литературе, упоминаний о каких-то массовых расправах по отношению к мирному населению нет — даже в 1918 г., когда Шкуро возглавлял повстанцев. Везде речь идет лишь о "командирах и комиссарах", и жертвы перечисляются поименно. То же самое относится к Султан-Гирею Клычу, командовавшему Дикой дивизией. А ведь это разбирались деяния самых «зверских» белых частей!..

Примерно в это же время, летом 18-го, А. Стеценко, жена Фурманова, поехала в Екатеринодар и попала к моменту его захвата белыми. И угодила "в лапы" деникинской контрразведки. Весь город знал, что она — коммунистка, дочь видного екатеринодарского большевика, расстрелянного Радой. И прибыла из Совдепии… Убедившись, что она не шпионка, а просто приехала навестить родных, состава преступления не нашли и ее отпустили. При восстаниях на Волге и в Сибири видные коммунисты, сумевшие избежать стихийной волны народного гнева, как правило, остались живы. Уже упоминалось о красных лидерах в Самаре, которых постепенно обменяли или устроили им побеги из тюрем. Лидер владивостокских коммунистов П. Никифоров спокойно просидел в заключении с июня 1918 г. по январь 1920 г. — и при правительстве Дербера, и при Уфимской Директории, и при Колчаке, причем без особого труда руководил оттуда местной парторганизацией. В 1919–1920 гг. пребывал в колчаковской тюрьме и большевик Краснощекое — будущий председатель правительства ДВР. А казаки Мамонтова из рейда, за сотни километров, вели с собой пойманных комиссаров и чекистов для суда в Харьков — и многие из них потом тоже остались живы.

На советской стороне террор внедрялся централизованно — вплоть до прямых указаний правительства о масштабах и способах репрессий. У белых он проявлялся в виде стихийных эксцессов, всячески пресекаемых и обуздываемых властями по мере организации этой «стихии». Если в открытой советской литературе, в ПСС Ленина, сохранилось множество документов, требующих беспощадных и поголовных расправ, то выдержек из подобных приказов и распоряжений по белым армиям вы не найдете нигде — несмотря на то, что в руки красных попало множество архивов, штабных и правительственных документов противника в «освобожденных» городах. Их просто нет, подобных приказов. И советская историческая литература свои утверждения о "белом терроре" вынуждена делать либо голословно, либо опираясь на «жуткие» документы, вроде телеграммы ставропольского губернатора от 13.08.19, требовавшей для борьбы с повстанцами таких карательных мер, как составление списков семей партизан и выселение их за пределы губернии (впечатляющее зверство по сравнению с ленинскими директивами!). Часто в качестве примера приводится приказ ген. Розанова, который со ссылкой на японские методы предлагал "строгие и жестокие" меры при подавлении Енисейского восстания. Только умалчивается, что Розанов был за это снят Колчаком. А Врангель, объявляя Крым осажденной крепостью, грозил беспощадно… высылать противников власти за линию фронта.

Главная разница между «красным» и «белым» террорами вытекает из самой сути борьбы сторон. Одни насаждали незнакомый доселе режим тоталитаризма (а по первоначальным планам, пожалуй, сверхтоталитаризма), другие сражались за восстановление законности и правопорядка. Было ли совместимо с законностью и правопорядком понятие «террор»? Законы — это первое, что старались восстановить белые командующие и правительства, обретя под ногами освобожденную территорию. Например, на Юге действовали дофевральские законы Российской Империи военного времени. На севере — самое мягкое законодательство Временного правительства. Даже в Ярославском восстании одним из первых приказов полковника Перхурова восстанавливались дооктябрьские законы, судопроизводство и прокурорский надзор.

Да, белые власти казнили своих врагов. Но казни носили опять же персональный, а не повальный характер. По приговору суда. А смертный приговор, в соответствии с законом, подлежал утверждению лицом не ниже командующего армией. Интересно, осталось бы у советских командармов время для прямых обязанностей, если бы им несли на утверждение все приговоры в занимаемых их войсками районах? Кстати, тот же порядок существовал у Петлюры. Не верите откройте Островского, "Как закалялась сталь", где петлюровцы совещаются, не приписать ли арестованному несколько лет, поскольку приговор несовершеннолетнему "головной атаман" не утвердит.

Беспочвенными выглядят обычно и описания белой контрразведки — с пытками, застенками и расстрелами. Будто их срисовывали с ЧК. Контрразведка имела множество недостатков, упоминавшихся ранее, но правом казнить или миловать она не обладала. Ее функции ограничивались арестом и предварительным дознанием, после чего материалы передавались судебно-следственным органам. Как бы она осуществляла пытки и истязания, не имея даже собственных тюрем? Ее арестованные содержались в общегородских тюрьмах или на гауптвахтах. Да и как после пыток она представила бы арестованных суду, где, в отличие от дилетантов-контрразведчиков, работали профессиональные юристы, которые тут же подняли бы шум по поводу явного нарушения законности? И к тому же недолюбливали контрразведчиков. Наконец, при оставлении белыми городов советская сторона почему-то не задокументировала никаких "жутких застенков" в отличие от белых, неоднократно делавших это при оставлении городов большевиками. Впрочем, все относительно. В Екатеринославе, например, общественность и адвокатура выразили бурный протест против бесчинств контрразведки. Выражались они в том, что она держала арестованных по 2–3 дня без допросов и предъявления обвинения. С точки зрения законности такие действия, конечно, были бесчинствами.

Что касается судов, решавших судьбу обвиняемых коммунистов, то подход их был хоть и строгим, но далеко не однозначным. Вину определяли персонально. Так, весной 19-го в Дагестане взяли с поличным несколько десятков человек, весь подпольный ревком и комитет большевиков, на последнем заседании, накануне готовящегося восстания. Казнили из них пятерых. 22.4.20 в Симферополе арестовали в полном составе собрание горкомов партии и комсомола, тоже несколько десятков человек. К смертной казни приговорили девятерых. 4.06.20. в Ялте взяли 14 подпольщиков. Расстреляны шестеро.