Живой проект - Дарья Еремина

— А ты веришь…

— Да! Я верю! И я рад за него и за них всех!

— Во что же ты веришь, друг мой? Что, по-твоему, есть свобода?

Шурик задумался. Глеб Саныч не видел в его лице обиды и уже за это был благодарен и уже этому рад.

— Возможность делать что хочешь? — попробовал Шурик, но тут же вспомнил, что это уже было. Он отвернулся к стеклу, приспособленному под экран, и какое-то время молчал. Глеб Саныч терпеливо наблюдал за ним, на лице застыло выражение печали. Когда Шурик резко обернулся, старик приподнял подбородок, демонстрируя предельное внимании.

— За что же он тогда боролся? Вся эта работа, эти выступления, эти собрания в правительствах, эти статьи, акции протеста, митинги, смерти — все это! Ради чего?

Глеб Саныч подошел к сожителю и прищурился, вглядываясь подслеповатыми глазами в строки:

— Живой проект Александр вступил в должность заместителя президента Live Project Incorporated.

— Нет! — вскричал Шурик, вскакивая. — Не верю! Они теперь все с правами, они теперь люди! Вот итог его борьбы!

— А до этого они людьми не были? — в голосе хирурга не было вопроса. Он помолчал, глядя в глаза младшего друга. Потом кивнул на экран с новостью. — Вот итог его борьбы. Итог, а значит и конечная цель.

— Это лишь награда, — вздохнул Шурик, сдаваясь. — Побочный эффект.

— Награда, Шурик, это то — за что больше не нужно платить. А вот место…  место в жизни, которое ты считаешь своим по праву — за него стоит бороться.

Шурик понуро сел. Глеб Саныч отошел от него и не стал оборачиваться. Он знал, что любое сказанное им мнение сейчас возымеет вес аксиомы. Он верил, что его младший друг разберется во всем сам, чуть позже, а может раньше, но не сейчас. Он не желал более терзаться виной за то, что этот мальчишка хочет и может быть там, среди тех, кто искренне верит в сказки о правде, свободе и справедливости, а находится здесь, рядом со стариком, достоверно знающим, что все перечисленное — вовсе не сказки, но работает совершенно по другим законам. Но он не умел врать, а потому не хотел оборачиваться.

— Вот ты уверен, что твое место — здесь: в этом сарае без отопления, воды, с воруемым электричеством, в километрах от цивилизации, от машин, этих устройств, с которыми ты умеешь и хочешь работать!

— Нет.

— И ты готов угробить свою жизнь лишь потому, что я!.. я сделал для себя!.. и только для себя этот выбор?!

— Я не могу вас бросить, Глеб Саныч, — просто ответил Шурик.

— Ты хочешь возложить на меня вину, — старик все же обернулся, — за то, что ты мог начать новую жизнь, но из-за старого пропойцы не решился? Вину за твою жалость? Вину за твое якобы самоотречение? За несбывшиеся мечты, за болезни, за раннюю смерть, за одиночество, за комплекс неудачника и изгоя! Ты хочешь, чтобы я взвалил все это себе на плечи и потащил остаток своей жизни? Я этим тебе обязан? Я это тебе должен?

— Глеб Саныч! — Шурик снова вскочил, в глазах кипели слезы. Он видел, что его обвиняют, но не мог сообразить, в чем провинился. — Вы же погибнете без меня!

— А ты без меня?! — засмеялся старик.

— Я? Я вряд ли…

— Докажи.

Шурик сглотнул, недоверчиво глядя на старика.

— Я не обязан вам ничего доказывать, Глеб Саныч, — угрюмо отвернулся он.

Глеб Саныч с досадой сжал челюсти. Чем же тебя пронять…

— Шесть лет он приходил на свое место и работал, работал, работал так хорошо, как только умел, — заговорил снова Глеб Саныч. Шурик сразу понял, о ком речь. — Он думал, что его списали, но не убили лишь для того, чтобы он имел возможность отработать средства, затраченные на его создание. Он знал, что обязан им жизнью, а потому не роптал, отдавая свой долг. Он мог предполагать, что проведет на том месте всю жизнь, но не переставал планировать, надеяться и ждать. И когда судьба дала ему шанс, он ухватился за него зубами и перевернул весь мир, жизни тысяч людей ради того, чтобы стать тем, кем хотел. Может он даже не осознавал, что продирается к месту, которое по внутреннему, принимаемому только им самим праву — принадлежит ему. Его остановило отсутствие мнимых прав и свобод? Может, его остановил страх? Или он был обязан кому-то своей жизнью, и это должно было помешать ему эту жизнь отстаивать? Как получилось, что живой проект, общепринятый недочеловек, негласный раб — все это сделал? — старик помолчал. — Может, ему просто не успели сказать, что все это — невозможно?

— Ему было нечего терять.

— Кроме своей жизни, Саша! — старик сделал паузу после того, как намеренно назвал своего младшего друга так же, как и живой проект, о котором шла речь. — Жизни, которая для него является единственной объективной ценностью. В отличие от всех тех, кто волей и неволей помогал и мешал ему эту ценность умножить и сохранить!

— Вы намекаете на то, что я не хочу жить?

— А ты хочешь?

— Конечно!

— А что для тебя значит жить?

Шурик молчал.

Глеб Саныч перелил воду из кастрюли в чайник и вышел, чтобы снова набить ее снегом. Когда он вернулся, Шурик тихо плакал.

Поставив кастрюлю на плиту, Глеб Саныч грустно продолжил:

— Я мог бы просто тебя выгнать, — сказал он, — но я хочу, чтобы ты понял сам: твоя жизнь у моих ног — не та жертва и не тот дар, который я могу принять. Семь лет назад тебе казалось, что мир несправедлив и некое зло выгнало тебя из городов на помойку. Теперь ты окреп и мне кажется, понимаешь, что мир безразличен, а несправедлив к тебе лишь ты сам. Ты проверил, что единственное зло, способное выгнать на помойку — внутри нас. Более того, что зло это на поверку может оказаться благом, как и помойка может стать сокровищницей, а мир — одной большой тюрьмой, в которой люди волокут свои цепи и отгораживаются друг от друга решетками. Конечно же, они рады повоевать за свободу, которой ты — БОМЖ — не пытаешься найти определение, потому как только для тебя она и естественна, словно воздух вокруг. Ты не хочешь объяснять, что для тебя является жизнью лишь потому, что понятие это будет сопряжено с предательством, на которое твоя чистая и верная душа пойти не может. Я не причастен к тому, что понятие жизни для тебя неразрывно связано с понятием чести. Но я горжусь тем, что это так, и что я это знаю. Но ты не понимаешь самого главного и самого простого. Я — это не твое отражение в зеркале. Каждый мой шаг осознан. Я не буду жить в комфорте, потому что комфорт для меня — смерть. Ты это видел. Я не буду жить среди людей, потому что мы друг для друга — бремя. Я не хочу, чтобы ты оставался здесь потому, что жизнь здесь — мой выбор. А твой выбор…  его ты должен сделать сам. Уже сделал. Но какая-то дикая по устойчивости смесь жертвенности и гордости не позволяет тебе признаться в этом даже самому себе!

Не смотря на то, что на посту генерального директора «Живого проекта» Михаила заменил временный управляющий, у президента высвободилось не так много времени. Он ожидал стремительного возвращения старых партнеров и налаживание новых контрактов и внимательно следил за своей компанией, чтобы предотвратить саму возможность ее всплытия.