Террор - Дэн Симмонс

в другом находился свет.

Дочь старика бодрствовала,

а ее отец спал.

Она была слепая.

Тулуниграк послал дочери мысль,

чтобы ей захотелось поиграть.

«Дай мне поиграть с шаром!» — вскричала дочь.

Старик проснулся и взял мешок,

в котором находился дневной свет.

Мешок из шкуры карибу

был теплым от света,

который хотел вырваться наружу.

Ворон послал дочери мысль,

чтобы она толкнула шар дневного света к катаку.

«Нет!» — крикнул отец.

Слишком поздно.

Шар скатился вниз по катаку,

запрыгал по тоннелю.

Тулуниграк ждал там.

Он поймал шар.

Он выбежал из тоннеля,

выбежал с шаром дневного света.

Ворон принялся рвать клювом

раздутый мешок из шкуры,

в котором находился дневной свет.

Старик из снежного дома

гнался за ним по льду,

но владелец дневного света не был человеком.

Он был соколом.

«Питкиктуак! — завопил Перегрин.—

Я убью тебя, хитрец!»

Он камнем упал на Ворона,

но Ворон уже успел разорвать мешок.

Взошло солнце.

Свет пролился повсюду.

Куагаа Сайла! Взошло солнце!

«Уунукпуаг! Уунукпуагмун! Тьма!» —

провизжал Сокол.

«Куагаа! Свет повсюду!» —

победно воскликнул Ворон.

«Ночь!»

«Свет дня!»

«Тьма!»

«Свет дня!»

«Ночь!»

«Свет!»

Они продолжали кричать.

Ворон воскликнул:

«Свет дня для всей земли!

Свет дня для Настоящих Людей!»

Плохо, если будет одно

и не будет другого.

И вот, Ворон принес свет в одни края,

а Перегрин удерживал тьму в других.

Но животные сражались.

Двое Людей сражались.

Они швырялись светом и тьмой друг в друга.

День и ночь пришли в равновесие.

Зима следует за летом.

Две половинки целого.

Свет и тьма дополняют друг друга.

Жизнь и смерть дополняют друг друга.

Ты и я дополняем друг друга.

Снаружи Туунбак бродит в ночи.

Все, к чему мы прикасаемся,

источает свет.

Все пребывает в равновесии.

Они пускаются в долгий путь вскоре после того, как солнце начинает робко показываться над южным горизонтом в полдень, и всего на несколько минут.

Но Крозье понимает, что время действовать для них и время принимать решение для него определило не возвращение солнца; неистовство в небесах, продолжающееся остальные двадцать три с половиной часа в сутки, заставило Безмолвную решить, что время настало. Когда они с нагруженными санями навсегда уходят от своего снежного дома, переливчатые полосы разноцветного света скручиваются и раскручиваются над ними, точно пальцы, сжимающиеся в кулак и разжимающиеся. Северное сияние становится все ярче в темном небе с каждым днем и с каждой ночью.

В это долгое путешествие они отправляются с санями более надежной конструкции. Повозка вдвое длиннее наспех сооруженных шестифутовых саней, на которых Безмолвная перевозила Крозье, когда он не мог ходить, и полозья у нее набраны из маленьких, тщательно обструганных кусочков дерева, соединенных крепежными деталями, вырезанными из моржового бивня. Основанием полозьев служат пластинки китового уса, а не просто застывший слой вязкой массы из торфяного мха и тины, хотя Безмолвная и Крозье по-прежнему несколько раз в день поливают полозья водой, чтобы на них образовалась тонкая ледяная корка. Поперечины изготовлены из оленьих рогов и последних обломков досок и брусьев, у них оставшихся, включая опалубку снежного ложа; вертикальные задние стойки саней представляют собой прочно закрепленные на месте оленьи рога и моржовые бивни.

Упряжь из кожаных ремней теперь рассчитана на двоих — никто не поедет на повозке, покуда не получит травму или не заболеет, — но Крозье знает, что Безмолвная смастерила эти сани с великим тщанием в надежде, что еще до конца года их потащит упряжка собак.

Она беременна. Она не сказала Крозье об этом — ни с помощью веревки, ни взглядом, ни жестом, ни каким иным способом, — но он знает, и она знает, что он знает. Если ничего не случится, ребенок появится на свет в месяце, который Крозье по привычке называет июлем.

На санях они везут все свои меховые полости, шкуры, кухонные принадлежности, инструменты, голднеровские жестянки для воды, полученной из растопленного снега, и запас мороженой рыбы, тюленины, моржового мяса, убитых песцов, зайцев и куропаток. Но Крозье знает, что часть провианта предназначена для времени, которое, возможно, никогда не наступит — по крайней мере для него. А часть, возможно, уйдет на подарки — в зависимости от того, какое решение он примет и что потом случится на льду. Он знает, что, в зависимости от принятого им решения, возможно, им обоим вскоре придется поститься — хотя, насколько он понимает, поститься должен только он один. Безмолвная будет поститься вместе с ним просто потому, что теперь она его жена и не станет есть, коли он не ест. Но если он умрет, она возьмет сани с провиантом и вернется обратно на сушу, чтобы жить своей жизнью и выполнять свои обязанности.

Много дней они идут на север по берегу, огибая скалы и слишком высокие холмы. Порой, когда местность становится непроходимой, они вынуждены выходить на лед, но они не хотят оставаться там надолго. Пока не хотят.

Лед местами раскалывается, но в нем образуются лишь узкие каналы. Они не останавливаются, чтобы наловить там рыбы, и не задерживаются возле полыней, но продолжают идти вперед, по десять или около того часов в день, возвращаясь обратно на сушу сразу, как только местность там снова становится проходимой, хотя на берегу им приходится гораздо чаще обновлять ледяной панцирь на полозьях.

Вечером на восьмой день похода они останавливаются на вершине холма и смотрят на скопление освещенных снежных куполов внизу.

Безмолвная предусмотрительно спускается к маленькой деревне с подветренного склона холма, но все же один из псов, привязанных к воткнутым в снег или землю колышкам, заливается яростным лаем. Однако остальные собаки не присоединяются к нему.

Крозье глазеет на освещенные снежные строения — одно состоит из нескольких куполов: большого и четырех маленьких, соединенных между собой традиционными тоннелями. При одной мысли о таком поселении — а уж тем более при виде оного — у Крозье мучительно ноет под ложечкой.

Откуда-то снизу доносится смех, приглушенный снежными блоками и оленьими шкурами.