Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

с какой бесчувственностью говорят иногда арестанты о совершённых ими преступлениях. Сказано было тоже, что убийца не сознался перед судом в своём преступлении, но что, судя по рассказам людей, знавших все подробности его истории, факты были до того ясны, что невозможно было не верить преступлению. Эти же люди рассказывали автору “Записок”, что преступник поведения был совершенно беспутного, ввязался в долги и убил своего отца, жаждая после него наследства. <…> На днях издатель “Записок из Мёртвого дома” получил уведомление из Сибири, что преступник был действительно прав и десять лет страдал в каторжной работе напрасно; что невинность его обнаружена по суду, официально. Что настоящие преступники нашлись и сознались и что несчастный уже освобождён из острога. Издатель никак не может сомневаться в достоверности этого известия…

Прибавлять больше нечего. Нечего говорить и распространяться о всей глубине трагического в этом факте, о загубленной ещё смолоду жизни под таким ужасным обвинением. Факт слишком понятен, слишком поразителен сам по себе.

Мы думаем тоже, что если такой факт оказался возможным, то уже самая эта возможность прибавляет ещё новую и чрезвычайно яркую черту к характеристике и полноте картины Мёртвого дома…»

Настоящая фамилия мнимого отцеубийцы — Д. Н. Ильинский.

Офицер (<«Борьба нигилизма с честностью /Офицер и нигилистка/»>)

Главный герой пьесы-фельетона. В ремарке дан его полный и колоритный портрет: «Офицер, впрочем отставной и из Костромы, 40 лет; собой как и все; капельку толст. Со шпагой и при своём капитале. Желает исполнить закон. Но слышал о нигилистах и, прежде чем выбрать невесту, желает истребить их всех до единого. С этой целью прибыл в столицу. Читал не много, слышал не ясно. О фиктивном браке не имеет понятия, что и составляет фатум статьи. Губит себя излишним благородством души, хотя заметно неостроумен. Пылок. Поражается умом. При всякой новой идее стоит как баран, увидавший новые ворота; но, раскусив противуречие, мигом весь краснеет как индийский петух и сердится. Вообще глупая смесь бараньего и петушьего. Любит сладкое. Замечательно добрый человек».

Офицер («Записки из подполья»)

Случайный «враг» Подпольного человека, унизивший его мимоходом в трактире. «Я стоял у биллиарда и по неведению заслонял дорогу, а тому надо было пройти; он взял меня за плечи и молча, — не предуведомив и не объяснившись, — переставил меня с того места, где я стоял, на другое, а сам прошёл как будто и не заметив. Я бы даже побои простил, но никак не мог простить того, что он меня переставил и так окончательно не заметил.

Чёрт знает что бы дал я тогда за настоящую, более правильную ссору, более приличную, более, так сказать, литературную! Со мной поступили как с мухой. Был этот офицер вершков десяти росту; я же человек низенький и истощённый. Ссора, впрочем, была в моих руках: стоило попротестовать, и, конечно, меня бы спустили в окно. Но я раздумал и предпочёл… озлобленно стушеваться. <…> Не думайте, впрочем, что я струсил офицера от трусости: я никогда не был трусом в душе, хотя беспрерывно трусил на деле, но — подождите смеяться, на это есть объяснение; у меня на всё есть объяснение, будьте уверены.

О, если б этот офицер был из тех, которые соглашались выходить на дуэль! Но нет, это был именно из тех господ (увы! давно исчезнувших), которые предпочитали действовать киями или, как поручик Пирогов у Гоголя, — по начальству. На дуэль же не выходили, а с нашим братом, с штафиркой, считали бы дуэль во всяком случае неприличною, — да и вообще считали дуэль чем-то немыслимым, вольнодумным, французским, а сами обижали довольно, особенно в случае десяти вершков росту…»

Подпольный человек заболевает маниакальной идеей отомстить офицеру, начинает следить за ним, узнаёт фамилию, адрес, пишет даже о нём «абличительную повесть» и в «Отечественные записки» отправляет (но её не напечатали), на дуэль собирается его вызвать… В конце концов, он отомстил-таки офицеру — при встрече на Невском проспекте не уступил ему, как обычно, дорогу. Перед этим он долго и тщательно готовился к этому «подвигу», даже денег выпросил взаймы у своего начальника Антона Антоновича Сеточкина и енотовый воротник на шинели заменил на приличный бобрик. В результате же получил только лишь пребольной толчок в плечо: офицер «дуэли» этой не заметил или сделал вид, что не заметил и даже не оглянулся. Однако ж главное, что сам Подпольный человек «был в восторге» и вспоминает об этом случае спустя почти пятнадцать лет с ностальгической ноткой: «Офицера потом куда-то перевели; лет уже четырнадцать я его теперь не видал. Что-то он теперь, мой голубчик? Кого давит?..»

Офицер («Скверный анекдот»)

Гость на свадьбе Пселдонимова. Генерал Пралинский очутился на свадьбе в самом разгаре, когда все плясали кадриль, все кружились и скакали: «Мелькнул ещё перед ним, длинный как верста, офицер какой-то команды…» Этот офицер — один из самых развязных гостей, в танцах особенно: «Отличался, во-первых, офицер: он особенно любил фигуры, где оставался один, вроде соло. Тут он удивительно изгибался, а именно: весь, прямой как верста, он вдруг склонялся набок, так что вот, думаешь, упадёт, но с следующим шагом он вдруг склонялся в противоположную сторону, под тем же косым углом к полу. Выражение лица он наблюдал серьёзнейшее и танцевал в полном убеждении, что ему все удивляются…» Затем Пралинский подметил, что невеста с удовольствием на горячего офицера посматривает и охотно с ним танцует — «офицер был ещё не стар и носил мундир какой-то команды». Впрочем, и догадываться было не трудно, даже «Пселдонимов очень хорошо знал, что невеста к нему питает отвращение и что ей очень бы хотелось за офицера, а не за него». Разумеется, и с генералом Пралинским офицер, поначалу было присмиревший, держал затем себя весьма вольно и даже запанибрата.

П

Павлищев Николай Андреевич

«Идиот»

Помещик, камергер; опекун князя Мышкина. Со слов Лебедева, это «был человек почтенный и при связях, и четыре тысячи душ в своё время имели-с…» Сам Мышкин впоследствии поясняет генералу Епанчину: «Почему Павлищев интересовался его воспитанием, князь и сам не мог объяснить, — впрочем, просто, может быть, по старой дружбе с покойным отцом его. Остался князь после родителей ещё малым ребёнком, всю жизнь проживал и рос по деревням, так как и здоровье его требовало сельского воздуха. Павлищев доверил его каким-то старым помещицам, своим родственницам; для него нанималась сначала гувернантка, потом гувернёр <…>. Он