Воровская трилогия - Заур Зугумов

Эх, Россия-матушка, до чего дошли твои дети?

В тот день, а я его запомнил на всю жизнь, только за ночь умерли четверо бедолаг. Мы с Колей не спали и не ели почти двое суток, провожая каждого в последний путь, как могли. Но это была наша жизнь, и мы поступали так, как велели нам наши сердца.

На первом этаже «тубанара» было две крохотные камеры-«шестерки», одна напротив другой. На одной из них Руслан Осетин поставил крест, и даже мы с Колей не могли туда зайти, а в другой сидели женщины, и туда, наоборот, мы были вхожи и желанны в любое время дня и ночи.

Все они были бедолагами, чахоточными «мамками». Но если кто-то предположил что-то дурное, то зря. Мы не имели права даже подумать об этом. Помогали по силе возможности всем, чем могли, вели себя при этом благородно и честно, поэтому и были с радостью принимаемы в любое время суток.

Большая дорога, которая соединяла «тубанар» с внешним миром, и в частности, с больничкой, проходила через 616-ю хату и была целым инженерным сооружением, которое работало круглые сутки в разных направлениях. Это была дорога жизни в полном смысле этого слова. К сожалению, о подробностях ее функционирования я не могу распространяться из-за боязни нанести вред тем, кто сейчас там находится. Хотя уверен на все сто процентов: менты знают обо всем, что происходит в данный момент в любой из тюрем или лагерей, даже лучше, чем кое-кто это может себе представить. Времена пошли другие, а с ними и контингент резко поменялся, ну да ладно, об этом как-нибудь в другой раз.

В то время начальником Матросской Тишины был подполковник Баринов, а режимником – его заместитель Рязанов. Инцидент, который однажды произошел между эти власть имущими маклерами и мною, был первым серьезным сигналом для этих легавых к моей отправке из «тубанара», вновь на Бутырский централ, хотя процесс у меня все еще не утихал.

Это случилось как раз на следующий день, как в Берлине, в районе Вильмерсдорфа завалили старого Уркагана – Шакро Какачию, или, как его еще называли, Шакро Старого. В то утро к Осетину подъехала шпана со свободы и помимо этой печальной новости цинканула еще и о том, что через подставную фирму в Штатах на банковский счет Матросской Тишины на нужды тюрьмы Урками было переведено триста тысяч долларов, но денег этих в тюрьме никто пока еще не видел.

У Матросской Тишины валютного счета в банке не было, и зеленые были переведены в «деревянные» по тому курсу, который назначил на тот день Центробанк. Так вот, огромные ежедневные проценты, которые шли с этих денег, хозяин клал себе в карман, не спеша пускать этот капитал на тюремные нужды. А так как Руслан в это время был сильно болен и почти не мог подниматься со шконаря, то он попросил меня пробить на вшивость кого-нибудь из «козырных» мусоров и узнать хоть что-нибудь.

С лета это сделать не удалось, потому что Баринов на «тубанар» поднимался очень редко, а если и заглядывал, то лишь в составе какой-нибудь заезжей комиссии. Что касалось Рязанова, то он был в отпуске, но, как только вышел на работу, у нас с ним состоялся серьезный разговор. Он вообще любил иногда со мной «поприкалываться». Думал, что и на этот раз разговор пойдет о древнегреческой мифологии или римском праве, но жестоко ошибся. Я же решил сыграть на его самолюбии.

– Ладно бы вы вместе хавали это лавэ, еще куда ни шло, тебя-то мы уважаем, ты справедливый. Но он же тебя, Рязанов, через борт швыряет, – пытался я разжечь в этом мусоре зависть и ментовскую злобу.

– Ладно, Зугумов, я постараюсь как-нибудь разобраться с этим казусом, а уж потом и продолжим наш разговор, – сказал он мне в тот раз на прощание.

На том и порешили. Но не прошло и суток, как, дежуря ночью по тюрьме, он пришел на «тубанар» под утро, поднял меня с постели и потребовал, чтобы я отписал кому следует на свободу и чтобы ему лично были представлены бумаги, удостоверяющие отправку денег.

Я написал Руслану о нашем разговоре, и он передал мне, что этого пока достаточно, лед тронулся и теперь пусть они сами щекотятся и отдают наши деньги тюрьме.

Слова Уркагана означали: ремонт камер, приобретение недостающих медикаментов и операционного оборудования, договоры о закупках по самым низким ценам картошки, капусты, моркови, свеклы и разного рода крупы (тем более что на местах все было уже давно обговорено) и многое другое.

Ну как тут было не щекотиться за порядочность и честность легавых, когда мы знали, что возле тюрьмы вот уже почти две недели стоят трейлеры из США, полностью загруженные всякого рода медикаментами и новым оборудованием для больницы Матросской Тишины, а им не разрешают заехать в тюрьму из-за каких-то бюрократических формальностей?

Дело в том, что таких прецедентов до этого не было, и каждый из высокопоставленных легавых боялся взять ответственность на себя и запустить машины в тюрьму. Они прекрасно знали, что все это послано ворами из-за кордона через подставные фирмы в виде гуманитарной помощи через Красный Крест. Водителям со стороны московской шпаны были предоставлены номера в гостинице, где они, ни в чем не нуждаясь, прожили две недели, прежде чем этот вопрос не разрешился на самом высоком уровне.

Мне потом рассказывали, как простые американские водилы недоумевали по этому поводу. Прекрасно информированные о бедственной ситуации в нашей стране, а тем более о катастрофическом положении заключенных, они никак не могли понять, почему государство ставит такие бюрократические препоны на пути гуманитарной помощи? Людоедский менталитет советских чиновников оставался таким же, что и до перестроечного периода, – идиотическим, злобным и иррациональным.

Что касалось Рязанова, то к этой теме мы с ним больше не возвращались, да и видел-то я его после этого разговора всего лишь раз, зато Баринов запомнил мою каверзу и сказал мне, как-то заскочив на «тубанар» с очередной комиссией из Германии:

– А ты, Зугумов, не так прост, как кажешься. Смотри, не ошибись!

После этого мы с ним больше никогда не встречались, но его влияние и давление на окружающую среду, на медицинский персонал больницы я чувствовал.

Подчеркивать то, что только мы с Колей Сухумским старались делать на «тубанаре» все, что могли, на благо больных и умирающих людей, значит сказать неправду. Очень много людей, то есть все, в ком мы видели бродяг, внесли свой весомый вклад в это поистине богоугодное дело.

В частности, это был мой старый кореш Женька Колпак. Все то время, что я был на «тубанаре», он, как и прежде, в наши молодые годы, был рядом и делал много добра людям.

На «тубанаре» существовал такой порядок. Когда больной доживал свои последние минуты, его выносили в коридор, и там он доживал, а точнее, догнивал свои последние дни или часы. К этому уже все давно привыкли, и никого это не удивляло, да и не трогало почти. Вот мы и решили втроем – Коля Сухумский, Женька Колпак и я – воспользоваться (в хорошем смысле этого слова) одним из таких умирающих бедолаг, чтобы достучаться до общественности в лице разных иностранных гуманитарных обществ, которые так часто посещали в последнее время наш «тубанар».