Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

на спуск и тогда попал бы в тебя. Он уже взял ружье на изготовку.

— Значит, ты меня хотел спасти?

— Да, я так думал. И раз уж мы нашли его пулю, можем поискать и мои. Они отлетели от его ствола одна вниз, другая вверх, и обе свернули в сторону. Посмотрите-ка на краю окна.

Верно, они застряли почти рядышком в мягком необожженном кирпиче. Оско извлек их.

— И ту, вверху, я тоже возьму себе, — сказал он. — Сохраню-ка я их на память о пережитых минутах. Продолжай, Халеф!

Тот рассказал:

— Остальное ты знаешь точно так же, как и я. Я догнал Манаха и схватил его сзади. Он что есть силы прыгнул в сторону и вырвался — я упал. На этот раз он был умнее, чем раньше. Он бросился и схватил меня за горло. Я выхватил нож, чтобы вонзить его снизу между ребер; тут на меня накинулся еще один. Кто он был, не знаю, но завтра мог бы его узнать, ведь я полоснул ему ножом по лицу так, что он разжал руку. Тогда он приставил к моей голове ствол пистолета. Но кровь заливала ему глаза; он сказал: «Держи его крепко, Манах». Тот так и сделал. Я лежал лицом в сторону. Оружейное дуло упиралось мне в висок. Я откинул голову назад; он нажал на спуск. Мне показалось, будто кто-то провел мне по лбу раскаленным прутом; тут же я собрался с силами, чтобы вырваться. Нож выпал у меня. Оба врага крепко держали меня за шею и руки. Вдруг мне стало легче дышать. Один из них испустил проклятие, так как кто-то схватил его сзади.

— Это был я, — промолвил Оско, — я схватил его за горло. Однако я чересчур поспешил и не очень удачно вцепился. Он вырвался и убежал.

— Да, а тем временем улизнул и Манах, — добавил Халеф. — Я уже задыхался, пока же перевел дух, Манах незаметно исчез.

Не поддается описанию то удивительное чувство, что мы испытали: внезапно мы оказались перед лицом смертельной угрозы и столь же быстро спаслись. К счастью, миллионы людей не имеют понятия о подобном чувстве.

Рана Халефа легко поддавалась перевязке; после нее мог остаться лишь небольшой рубец.

— Вот, мой милый проказник, еще один знак доблести! — сказал я ему. — Что молвит Ханне, жемчужина среди жен, увидев эти памятные меты твоей храбрости?

— Она молвит, что я получил их ради моего сиди; он ведь и ей по душе. Ох, что я мог бы поведать о нас! Среди народа бени-араб немногим доводилось совершить путешествия, подобные нашему! И тогда, если я… Тихо!

Мы услышали отдаленный звук — какой-то звон, напоминавший комариный. Он все усиливался; вскоре мы уловили боевой марш воинства, возвращавшегося к нам.

— Они идут! — сказал хозяин, поднявшись наконец со стула. — Они приведут пленных.

— Которые были в деревне и стреляли в меня, пока ее отважные жители прогуливались по окрестностям, — съязвил я.

— Господин, тут все же был лишь один из них! Другие трое наверняка схвачены.

— Тогда плачу по тысяче пиастров за каждого!

— Мы же пока не знаем, впрямь ли они потерпели неудачу. Я, как начальник полиции, должен их встретить.

Он вышел, чтобы непременно упросить пристава хоть в чем-то повиниться передо мной. Двери он оставил открытыми, так что мы лицезрели, как победоносное войско вступает в ворота.

Сперва появился Мушир, размахивая дубинкой, увенчанной серпом, как тамбурмажор — своей палочкой. Затем следовал оркестр, старательно музицируя без оглядки на ноты, гармонию и такт, ибо каждый играл, повинуясь своему вкусу.

Позади них шагали герои; каждый держался так, словно совершил деяния, достойные Роланда или Баярда. Четверо несли носилки, сколоченные из сучьев и жердей; на них лежали тела обоих убитых — мясника и бывшего тюремщика.

Воины остановились в прихожей. Музыканты сыграли туш, потом воцарилась полная тишина.

Снаружи доносился запах жарившихся баранов. Ноздри у фельдмаршала округлились; он блаженно потягивал аппетитный аромат, горделиво направляясь к нам.

— Эфенди, — сказал он, — поход окончен. Я один убил обоих аладжи. Значит, мне причитаются две бараньи шкуры.

— Где же их трупы?

— Бросил в реку.

— А где два других преступника?

— Тоже в водах Слетовски. Мы с позором их утопили.

— А кто застрелил их?

— Никто не знает точно. Надо бросить жребий, чтобы узнать, кому достанутся две другие шкуры.

— Странно, что вы утопили их и нельзя даже глянуть на трупы.

— С подобными плутами разговор короток.

— Да, и после такого разговора нельзя уличить фельдмаршала во лжи.

— Господин, не оскорбляй меня!

— С каких это пор покойники шастают в деревню и стреляют в окно по мне?

Он оторопел.

— Господин, что ты хочешь этим сказать?

— Что те четверо, за кем вы охотились, преспокойно обстреляли нас.

— Это были их призраки!

— Ты сам как привидение. Ты же веришь в привидения?

— Да, они существуют.

— Тогда советую тебе вместе со своим храбрым воинством откушать призраки четырех баранов, ибо их мясо вы не получите.

— Эфенди, ты же обещал нам их! Мы ловим тебя на слове!

— Я обещал вам их на определенных условиях, которые вы не выполнили. Если ты принимаешь меня за человека, которому можно лгать так, как это делаешь ты, я угощу тебя плеткой. Я имею на то право; спроси киаджу — он подтвердит.

Я говорил повышенным тоном, так что мои слова слышали все, кроме стоявших снаружи. Все сразу насупились и зашептались. Полицейский напоминал жалкого грешника. Староста, стоявший рядом со мной, казалось, тревожился за своего помощника, не признаваясь мне в этом. Он произнес:

— Эфенди, ты глубоко ошибаешься. Он вовсе не думал говорить тебе неправду. Как мы отважимся на такое!

— Верно, как это вы отважитесь обманывать, морочить меня, считать меня за дурака? Ты знаешь, что я пользуюсь покровительством падишаха и рекомендациями высших властей. Что против меня киаджа, что полицейский пристав! И прибыл я из страны, где любой мальчишка умнее и образованнее, чем те, кого вы почитаете умниками и мудрецами. А вы-то надеялись обмануть меня. Только по глупости вы могли думать так. Даже дети во дворе догадались, что вы дурачили меня, а мы, мы, преисполненные учености, разве не умнее их? Такого отношения я не терплю и не буду терпеть. Я собирался потчевать людей пивом, ракией и четырьмя жареными баранами, а вы несете мне в лицо такую околесицу! Оставьте себе питье! А баранов я завтра возьму с собой, чтобы раздать более достойным людям.

Если прежние мои слова не произвели на них желанного впечатления, то последняя угроза достигла задуманной цели. Хозяин смущенно подался