Разящий клинок - Майлз Кэмерон

Тоби покачал головой.

Сэр Майкл перехватил у священника поводья.

– Он устал. А это, отче, прошу извинить, – война.

– Мы в землях Диких так не воюем! – парировал отец Арно.

– У Диких нет серебряных канделябров и красивых девиц, – буркнул Красный Рыцарь. – Будьте вы прокляты с вашей непогрешимой моралью! Мы солдаты, а это – вражеский город, который взят приступом. Люди продрогли, они измотаны и час назад почти потеряли надежду согреться.

Он показал на Джона Ле Бэйлли, который пинком распахнул дверь и запустил в дом трех ратников, а те погнали на снег затаившееся семейство и прислугу. Затем дом заняла дюжина воительниц из отряда.

Пока они наблюдали за этой драмой, сэр Бесканон выволок из здания Уилфула Убийцу, а дюжина человек с кожаными ведрами пыталась тем временем потушить пожар, который тот устроил.

– Это бессмысленно. Если к Богу мне не воззвать, то я обращусь к вашей человечности, – сказал отец Арно.

– А с чего вы взяли, что во мне есть что-то человеческое? – крикнул ему в лицо Красный Рыцарь. – Вы хотите, чтобы я спасал мир, но ни один невинный не пострадал? Так не бывает. На войне убивают. А теперь прочь с дороги, мне еще нужно запланировать зверства на завтра!

Тоби дождался, пока его господин скроется в доме мэра.

– Он неважно справляется, – сказал Тоби. – Он, между прочим, болен и встревожен – на случай, если вы, джентльмены, не понимаете.

Он выхватил яблоко из корзины у пробегавшего мимо мародера и надкусил. Потом последовал за хозяином.

На рассвете, согревшись за ночь и набрав вдоволь продовольствия, армия возобновила движение.

Разграбленный город, лишившийся припасов и вьючных животных, провожал ее угрюмым молчанием. Горожан не воодушевило даже присутствие их императора.

– Этот город перейдет под вашу опеку, если вы когда-нибудь станете править Фраке, – заметил отец Арно, когда они взяли курс на запад.

– Тогда я совершу для него что-нибудь доброе. Отец, я понимаю, что вы хороший человек, и сам я, кем бы ни казался, себя считаю тоже хорошим. На самом деле я этим горд. Мы, извините, находимся в положении, которого не исправить ни молитвой, ни благородной кавалерийской атакой. А потому оставьте меня в покое, а?

– Никогда, Габриэль, – свирепо улыбнулся отец Арно. – Я никогда, ни за что не оставлю вас в покое.

Красный Рыцарь потер висок, который пульсировал, как после многодневного запоя.

Армия продвигалась на запад со всей скоростью, какая была посильна для двух тысяч измотанных солдат, женщин и вьючных животных.

– Ты поклялся, что он не пойдет через Пеналты, – тихо напомнил Аэскепилес.

Деметрий рассматривал лежавший внизу город.

– Теперь его армия находится между нами и Лоникой, – продолжил Аэскепилес. – Велик ли твой столичный гарнизон?

Деметрий жевал большой палец. Он обкусывал мозоль и глотал ошметки.

– Сукин сын, – проговорил он.

– Догоним его на равнине, – предложил Дариуш. – Путь будет свободным и ровным.

Сэр Кристос мотнул головой в шлеме.

– Мы обескровливаем людей, – сказал он.

– Как и он, – возразил Деметрий. – Они прихватили десяток городских страдиотов, которые попросту сдались при первой возможности. Дезертиров изловили уже почти сотню.

Сэр Кристос тяжко и отрывисто вздохнул, но промолчал.

– Поднять знамя, – приказал Деметрий. – Разведчиков – вперед. И всех истриканцев – вперед. Превратим жизнь узурпатора в ад.

Через четыре дня после Рождества в Харндонский порт прибыли три корабля. На борту главного находился сэр Джеральд Рэндом, который привез весь груз морейских мехов за вычетом только уступок этрусским купцам, а также пятнадцать тонн меда из земель Диких. В сундуки городских этрусских банков поступили тысячи леопардов за счет ссуд, а предпочтения в торговле предметами роскоши претерпели резкое изменение.

Сэр Джеральд был замечен входящим во дворец для передачи королю шкур, меда и золота.

В Смитфилде, на большой рыночной площади за пределами западных городских ворот рабочие начали строить площадку и зрительские трибуны для поистине невиданного турнира. По реке сплавляли лес: огромные бревна просто бросали в воду, и они плыли по Альбину от границы земель Диких.

Меха сэра Джеральда продавались за полновесное серебро: много их досталось харндонским этрускам-купцам, которые заплатили больше, но, без сомнения, знали, как переложить бремя расходов на покупателей. Но поток серебра не иссякал, и, как первое весеннее тепло растапливает снег и приводит в движение замерзшие ручьи, так и оно, серебро, потекло на новый королевский монетный двор, который поразительно напоминал мастерскую мастера Пиэла.

Подмостки были готовы, и Эдмунд начал чеканить серебро, как только прибыл первый груз. За воротами мастера Пиэла стоял на страже целый отряд харндонских ополченцев, у которых, теперь облаченных в доспехи наполовину, поубавилось гордости по сравнению с рождественской ночью. Держать в простое сотню подмастерьев и квалифицированных работников, чтобы они по зиме изображали солдат, было накладно и утомительно, да и мороз не дремал.

Но никто не атаковал новоиспеченный монетный двор, и монеты потекли.

Почти сразу, как только они появились – мешки монет – на рыночных площадях, торговля преобразилась. Они внушали доверие. Они были увесисты.

В них содержалось отменное серебро.

Но если на улицах король восторжествовал, то во дворце ему было не до веселья. Месяцы, последовавшие за Рождеством, прошли чередой поражений и для королевы по мере того, как утроба ее округлялась, а король становился все равнодушнее. Галаада д’Акра арестовали и бросили в башню, хотя всерьез, похоже, никто не подозревал его в убийстве леди Эммоты. Другой королевский оруженосец просто исчез. Одни говорили, что его убили; другие – что он отправился в отцовское поместье, опасаясь за свою жизнь и репутацию.

Оскорбительные наветы множились, и королева начала подумывать, что у нее есть соперница – что король обзавелся любовницей. Такое случалось, и долг требовал от нее игнорировать подобное поведение.

Мириться с соперницами было не в ее характере. Как и с пьесой о вавилонской блуднице, которую разыграли у нее под окнами под хохот Жана де Вральи. И короля. И сэра Рохана, наемные актеры-этруски которого куражились, произнося непроизносимое и распевая неисполнимое.

Леди Альмспенд коротала дни за отработкой мелких герметических приемов и чтением старых бумаг короля – а также трудов его мастера герметизма и других советников. Она твердила, что это захватывающие работы, и постоянно делала пометки, а ее госпожа расхаживала по своим покоям, где без толку прибиралась Диота.