Твердь небесная - Юрий Рябинин

Три дня затем Александр Иосифович пробирался вдоль реки к западу. Любой монгольский пастух за копеечную плату был счастлив пустить его в свою юрту на ночлег. Когда от тракта он удалился, по его представлению, верст на двести, Александр Иосифович решил наконец повернуть на север. Он знал, что в этих краях границы между Китаем и Россией как таковой нет: монголы гоняют здесь своих коней, совершенно не разбирая, к какой именно стране относятся пастбища. И тем не менее переходить границу самостоятельно Александр Иосифович не рискнул. На последнем своем постое он спросил у старого монгола, похожего на засохшую корягу не мог бы ему кто помочь тайно перебраться в Россию, потому что-де он заблудился и вдобавок потерял документы, а без них у него могут быть большие неприятности, если случайно встретится с разъездом пограничной стражи. За это Александр Иосифович обещался щедро отблагодарить проводника. Старик только заулыбался беззубым ртом и согласно, как о чем-то само собою разумеющемся, закивал головой.

Через границу Александра Иосифовича повел молодой монгол – сын старика. Выехали они под вечер. Монгол, верно, понял, что этому русскому встречаться с казаками – погибель. И потому на всякий случай повел его впотьмах. Ехали они небыстро, но верст сорок за ночь преодолели. Когда уже забрезжил рассвет, монгол остановился и показал рукой на сельцо на пригорке. Александр Иосифович разглядел на фоне серого неба черную луковку с крестиком. «Россия», – широко улыбнулся монгол.

Александр Иосифович осчастливил своего провожатого полуимпериалом, распрощался с ним и пришпорил коня. Ему было хорошо известно, что в приграничных поселениях случайному гостю остаться незамеченным невозможно. Любая кривая старуха, заметив его, бегом оповестит сотского, что появился чужак. Поэтому Александр Иосифович даже не стал заглядывать в село, а, миновав его, направился дальше.

Он ехал, наверное, часа три. И преодолел никак не меньше тридцати верст. Через каждый час, чтобы не загнать коня, делал привал. По его подсчетам, до Байкала-то уже оставалось верст не более пятидесяти, каковые можно было преодолеть и засветло.

Александр Иосифович совсем уже смирился с тем, что он так и доберется до тракта, как бы ни было опасно там появляться одинокому путнику – казачьи разъезды могли проверить бумаги у любого подозрительного, – но ему опять невообразимо повезло.

Когда он в очередной раз спешился, чтобы дать отдохнуть коню, позволить ему пощипать хоть жухлой осенней травки, да и самому подкрепиться сушеною кониной, что дали ему с собой сердечные монголы, он увидел идущий со стороны границы маленький обоз: четыре телеги, запряженные низкорослыми лошадками. Оказалось, что это монголы – теперь уже русские подданные – везли в Иркутск кожу. Александру Иосифовичу не составило ни малейшего труда уговорить их взять его с собой, за что он пообещал монголам отдать коня, бывшего ему теперь скорее обузой, нежели помощником, – верховой привлекал к себе куда большее внимание, чем пеший, а тем более обозный седок.

Там же в обозе Александр Иосифович обзавелся меховой монгольской шапкой и, надев ее, вообще перестал напоминать русского человека: лицо его к тому же за месяцы странствий по маньчжурским и монгольским степям потемнело и обветрилось, а некогда холеный клинышек, многие дни не знавший ухода, напоминал теперь скудную клочковатую азиатскую бородку. Когда они выехали на тракт, несколько раз им действительно встречались разъезды. Но всякий раз казаки, едва разглядев узкоглазых чумазых обозников и их зловонный груз, проезжали мимо.

Обоз двигался довольно медленно. Только через три дня путешественники вышли к самой западной оконечности Байкала – к станции Култук. До Иркутска оставалось не более семидесяти верст. Но в Култуке Александр Иосифович расстался со своими обозниками. Накануне выпал снег, – они едва дотащились до станции, – но ехать на телегах еще и до Иркутска было положительно невозможно. На постоялом дворе, где они остановились, монголы принялись шумно и долго спорить, стоит ли им нанимать в Култуке санки и ехать дальше или уж продать свой груз по дешевке здесь перекупщикам и возвращаться налегке домой. Спорили они день, а может быть, и больше – Александр Иосифович уже не стал дожидаться окончания этого диспута, – на другой день, чуть свет, он нанял возчика и выехал в Иркутск.

В тот день, когда они приехали в Култук, Александр Иосифович сделал важное для себя открытие, подтвердившее худшие его опасения. Устроившись на постоялом дворе, он решил сходить на базар, купить какую-нибудь теплую одежину, – зима пришла в прямом и в переносном смысле, как снег на голову, а он был одет совсем не по-сибирски. Когда Александр Иосифович уже выходил с базара, кутаясь в огромную теплую шинель горного инженера, он заметил на заборе бумагу, на которой был изображен некто анфас с подписью под ним. Не в силах изменить обычной своей любознательности, Александр Иосифович подошел ближе и вгляделся в бумагу. От увиденного у него едва не подкосились ноги: это был его собственный портрет, а надпись под ним гласила, что изображенный является опаснейшим государственным преступником и находится в розыске. Но он быстро совладал собою, незаметно огляделся по сторонам и, не встретив ни одного обращенного к нему взгляда, мгновенно, одним движением руки, сорвал бумагу, скомкал ее в кулаке и сунул в карман.

До Иркутска Александр Иосифович добрался без приключений. На тракте было такое оживленное движение, что могло показаться, будто идут два бесконечных обоза: один из Иркутска, другой – в Иркутск. И здесь легко затерялась бы рота японцев, не то что единственный объявленный в розыск русский. Самый же город напоминал огромный военный лагерь: всюду шли строем солдаты, ехали сотнями по четверо в ряд казаки, артиллеристы везли куда-то свои пушки, все улицы были забиты санками и телегами. Все это скрипело, гудело, визжало, грохотало, сливалось в единый шум столпотворения.

Перебившись кое-как ночь, Александр Иосифович решил наконец заняться главным, за чем он проделал колоссальный и опасный путь, – узаконением своего существования, то есть позаботиться об удостоверяющих его личность документах. Почти за полтора месяца путешествия от Ша-хэ до Иркутска он порядочно издержался. Но у него оставались в запасе камушки, продавая которые Александр Иосифович мог довольно долго обеспечивать себе сносную жизнь. Без денег о документах и думать было нечего, поэтому прежде всего ему требовалось найти покупателя на один хотя бы бриллиант. Он узнал у трактирщика, у которого ночевал, есть ли в городе ювелир, и, получив утвердительный ответ, отправился по указанному адресу.

И опять Александру Иосифовичу повезло: ювелир не только купил у него камушек, но еще и пообещал помочь с документами. Но уж как господину Казаринову посчастливилось, когда он дожидался в назначенном ювелиром месте свидания с непосредственным исполнителем дела, – такого подарка судьбы он и вообразить не мог! В трактире, где была назначена встреча, он увидел московскую свою знакомую – дочкину подругу по гимназии!

Александр Иосифович мгновенно смекнул, какую выгоду может извлечь из этой чудесной встречи. Кто он теперь? – странный, одинокий, а потому подозрительный тип. Но если при нем будет очаровательная благородная барышня – или лучше он при ней! – то его положение куда как упрочится: почтенный отец взрослой интеллигентной дочери практически застрахован от подозрений. Она будет привлекать внимание к себе и равным образом избавлять от внимания окружающих его самого. Поэтому, когда Александр Иосифович излагал иркутскому социалисту свои требования, он обязал последнего изготовить паспорт также и для девушки – его мнимой дочери. Затем он позаботился навсегда разлучить девушку и ее спутника, для чего написал донос полицмейстеру о готовящейся террористической акции. Александр Иосифович не мог знать, что полиции это было известно и без него, – незадачливые террористы, буквально проданные своим же предводителем, обреченные им на заклание, попали под самый пристальный надзор соглядатаев еще до того, как сели в поезд в Москве.