Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

с потоком Василий Николаевич, удерживая за верёвки разбитое судёнышко.

Не сразу приходим в себя. Собираемся вместе, мокрые, злые, обескураженные неудачей.

Быстро темнеет. Мы разгружаем лодку, вытаскиваем на берег никому не нужные обломки. Неодолимая усталость…

— Нашёл, где долблёнку испытывать! — ворчит Василий Николаевич, и его губы вытягиваются вперёд

больше обыкновенного.

— Так получилось, — оправдывается Трофим. — Шест занозил между камней, не успел выхватить, а якорь разве удержит на такой быстрине.

— Вот я и говорю: табачок высушим, а лодке хана!

Мы отжали из одежды воду. Натянули палатку. Поужинали. Василий Николаевич лёг спать расстроенный. Стольких трудов стоила ему долблёнка! И теперь она лежит на берегу ненужной развалиной, печально закончив свою короткую жизнь.

Трофим у костра возится с батареями. Он, кажется, готов влить в них свою кровь, отогреть их своим дыханием, лишь бы они ожили. Но, увы!

Я видел, как он забрал батареи в охапку, тяжёлыми шагами подошёл к высокому берегу реки, побросал их в воду.

— Может, черти вас воскресят!

Чтобы немного отвлечься, я ухожу от стоянки. Бесцельно шагаю по мокрому песку. Вспугнутый куличок тревожит покой ночи. Вспомнилось предупреждение бомнакского прокурора Романова. Как выбираться будем отсюда? Утешенье в том, что мои спутники не пали духом. Ещё не край, — убеждаю я себя, — и не так уж плохо! Мы должны благодарить судьбу, что после катастрофы у нас остался весь груз, что нас не мочит дождь и мы спим в своих спальных мешках. А главное — в нас ещё не умерло желание двигаться вперёд.

С невидимого неба падает дождь. Я возвращаюсь на стоянку. Мои спутники спят. Костёр безуспешно борется с темнотою.

Обитатели ущелья никогда не видят восхода, не знают закатов. Солнце сюда заглядывает только в полдень и ненадолго. Здесь царство туманов, сырых и холодных.

Никогда не исчезнуть из моей памяти этому мрачному утру. Настроение ужасное. Вернуться? Это слово теперь потеряло для нас свой смысл — путей отступления нет. Плыть дальше на плоту? Но разве то, чему мы были свидетелями, не ставит жирный крест на этот план! И всё же плот — единственный выход.

Мы все разом выбираемся из палатки. Помутневшая река проносится мимо. О вчерашнем живо напоминают угловатая скала, куски долблёнки, вытащенные на берег. Скупой свет утра сочится сквозь туман. Ветер сильно дует снизу, крепко несёт грибной сыростью и заплесневевшим мхом.

— Пахнет лесом, где-то близко тайга, — говорит Василий Николаевич. — Надо торопиться.

В штабе, встревоженные нашим вчерашним молчанием, стучат ключом, зовут, ищут нас в эфире. Люди ещё будут надеяться, что сегодня мы появимся. Представляю, что будет завтра! Ведь мы всегда были пунктуальны в отношении связи, и наше молчание, естественно, вызовет тревогу, породит страшные догадки. Я хорошо знаю своего заместителя Плоткина, он немедля всех поставит на ноги, и начнутся поиски. Но у нас нет возможности предупредить, что с нами ничего страшного не случилось.

Дождь перестал. По ущелью бродит редеющий туман. Трофим с Василием Николаевичем уходят вниз по реке искать сухостойный лес для плота, а я остаюсь на стоянке. Надо сушить вещи, но нет погоды.

Как же всё-таки дать о себе знать? Это необходимо ещё и потому, что дальнейший путь на плоту более опасен. И может случиться так, что мы без посторонней помощи не выберемся отсюда.

Дроблю остатки лодки на мелкие куски и на каждом из них делаю надпись:

«Экспедиция седьмого августа потерпела аварию — разбилась лодка. Рация вышла из строя. Продолжаем путь на плоту».

Пишу цветным карандашом и надпись заливаю растопленной еловой смолой. Куски бросаю в реку.

Если начнут нас искать, то непременно снизу по Мае. Так будет легче обнаружить следы катастрофы. И, конечно, люди, увидев обломки лодки, не пройдут мимо.

Разведчики застают меня ещё за работой.

— Кажется, не всё счастье унесла вода, — говорит Трофим, присаживаясь рядом.

— Что, готовый плот нашли?

— Ещё бы! Тут за мыском, у самого берега, хороший еловый сухостой, километра полтора отсюда. Давайте поторапливаться.

А в это время на противоположном берегу огромный медведь, белогрудый стервятник, вышагивает вдоль реки по гальке. Лобастая голова опущена низко, весь будто захвачен какими-то думами, не смотрит по сторонам, не видит через реку ни палатки, ни костра, ни людей. Какая самоуверенность в его ленивых движениях!

И вдруг снизу доносится грохот камней. Мы вскакиваем. Медведь всё ещё не замечает нас. Видим, из-за скалы торопятся собаки. Они раньше нас заметили зверя и успели переплыть реку.

Ну, берегись, косолапый, сейчас они тебе расчешут галифе! А он делает ещё одну глупость — поднимается на задние лапы, не понимает, откуда взялись такие смельчаки.

Первым из-за развалин вынырнул Кучум. Беспощадный, злой, несётся он очертя голову на зверя. Тот всё ещё стоит на задних лапах, но вдруг бросается в реку. Гора брызг окутала медведя. За ним бросились собаки. Вода подхватила всех троих и понесла вниз за поворот.

Через час мы в ельнике. Я с Василием Николаевичем остаюсь делать плот, а Трофим за это время перенесёт сюда наш груз.

Мы имеем представление о том, что придётся выдержать плоту и каким он должен быть. Десятиметровые брёвна соединяем двойным креплением: кольцами, сплетёнными из тальниковых прутьев, и шпонками. Для большей прочности прошиваем, где нужно, гвоздями. Два длинных шестиметровых весла, уложенных на специальных подмостках на носу и на корме, должны будут вести его в нужном направлении.

Плот получился узким, но длинным — то, что надо для быстрой реки. На этом примитивном судёнышке наших пращуров мы и отправимся в дальнейший путь.

Сталкиваем плот на воду. С удовольствием бы разбили о носовое бревно бутылку шампанского, как это положено при спуске на воду порядочного судна, но увы, шампанского у нас нет, а спирт бережём для более торжественного случая, если, конечно, доживём до него.

Трофим с Василием Николаевичем стаскивают вещи на плот, накрывают их брезентом, увязывают. Я сажусь за путевой журнал.

«Мы ещё слишком мало проплыли, чтобы сделать общий вывод о предстоящих работах. Однако уже можно сказать, что проект передачи высотной отметки от Охотского моря на Алданское нагорье по реке Мае встретит большие затруднения. Берега Маи неблагоприятны для нивелировки. Всюду по пути встречаются скалы, обойти которые по горам невозможно. Трасса будет бесконечно перебрасываться с одного берега на другой, что не всегда позволит выдержать заданную точность. А прижимы? Их вообще не обойти. Придётся, вероятно, искать для нивелировки новые пути, минуя Маю. Отказаться же от проведения здесь других работ у нас ещё нет оснований — Мая не так уж напугала нас, а постигшая