Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь

Людей с такой улыбкой в жизни встречаешь от силы пару-тройку. Оборачиваешься, смотришь человеку вслед и понимаешь, что никогда его не забудешь.

А она чуть было не забыла этого человека, его улыбку!.. Гортензия стукнула себя по лбу сумочкой и обозвала клушей и рохлей.

Она надела большие темные очки, закинула за плечо розовый шарфик в белый горошек, распрямила плечи, сделала три глубоких вдоха, пожелала сама себе удачи и переступила через порог.

Консьерж крикнул ей вслед: «Have a good day!» Гортензия откликнулась так же громко, но голос у нее дрожал.

Она вошла в парк с той стороны, что напротив ее дома. Дошла до палатки с газировкой и пончиками. Налево. Прямо. Зеленая табличка с надписью «Дом шахмат и шашек». Направо, дальше, дальше. Остановилась проверить, не блестит ли нос, не потекла ли тушь, захлопнула синюю пудреницу, облизнула губы, подняла голову… У нее перехватило дыхание. Прямо перед ней, метров через десять, — дощатый мостик.

Гортензия перешла мост и сразу увидела домик: серая бревенчатая избушка с плетеной крышей, засыпанная листьями и ветками, открытая с трех сторон: с севера, востока и юга.

Она вошла в домик. И увидела Гэри.

Он сидел на скамейке и, наклонившись, протягивал белке орех.

Завидев чужую, белка отпрыгнула и удрала. Гэри обернулся.

— Гортензия!

В первое мгновение его лицо выражало только бесконечное удивление, но на него сразу набежала тень.

— Что ты тут делаешь?

— Шла мимо…

— Случайно проходила? — насмешливо переспросил он.

— Я просто шла и дай, думаю, зайду… Я часто тут гуляю в парке. Живу рядом, с южной стороны парка.

— Уже месяц. Я в курсе.

Его голос звучал укоризненно. «Ты здесь уже месяц и до сих пор не пришла, не позвонила…»

— Я знаю, что ты думаешь, — начала Гортензия.

— Неужели? Какая умница…

— А то.

Она посмотрела на него в упор, сняла очки и глянула ему прямо в глаза. Медленно выговаривая каждое слово, чтобы они ему запомнились, произнесла:

— Послушай меня, Гэри. Я не получала твоего сообщения на автоответчике, когда ты уехал из Лондона. Поверь мне. Я только потом узнала, что ты звал меня с собой. И мне было очень больно и обидно, что ты уехал без объяснений. Я на тебя злилась. Долго злилась…

Гэри теребил остатки орехов в пакетике, давил их пальцами, крошил и бросал на пол.

— Я знаю, что ты купил мне билет на самолет. Но я это только совсем недавно узнала. Я так злилась, что даже не сразу тебя простила. Я думала, у нас с тобой по-прежнему война. А потом мне вдруг расхотелось воевать…

Гэри раздавил еще один орех и попробовал его на зуб. Выплюнул, щелкнул другой и наконец сказал:

— Значит, тебе надоело воевать, и ты решила пойти проведать старика Гэри. Не иначе как он сидит в парке с приятелями.

— Более-менее. Про белок, которые по понедельникам грустят, мне рассказала твоя мама.

— А на этот домик ты набрела совершенно случайно.

— Нет. Я его искала.

— Зачем, Гортензия?

Он сказал это почти свирепо. Он яростно скоблил пол башмаком и, сжав кулаки, глубже совал руки в карманы.

Гортензия пристроилась на краешке доски, которая служила в домике скамейкой, и положила сумочку рядом.

— Я подумала: интересно, как оно будет, если ты меня обнимешь?

Гэри пожал плечами и вытянул ноги, словно говоря: еще не хватало вставать с места, кого-то там обнимать!

Гортензия подвинулась ближе, опустилась на колени, стараясь его не коснуться, и прибавила:

— Я имею в виду, если меня обнимет пианист самой знаменитой в Нью-Йорке школы искусств — Джульярдской школы…

Гэри повернул к ней голову и буркнул:

— Джульярдской не Джульярдской, какая разница?

— Это ты так считаешь. А я вот не знаю. Меня еще никогда не обнимал пианист из знаменитой нью-йоркской Джульярдской школы…

— Ну тебя, Гортензия, это все чушь…

— Может, и чушь. Но как я могу сказать, пока не попробую? Попробовать-то можно?

Гэри снова пожал плечами. Он старался не встречаться с ней взглядом. Вид у него был враждебный, недоверчивый, зажатый.

— Ну что мне, в ногах у тебя поваляться? — предложила Гортензия.

— Обойдемся! — На его лице мелькнула улыбка. — У тебя красивое платье и волосы блестят.

— А, заметил? Значит, все-таки не до смерти на меня обиделся?

— Я тоже на тебя здорово злился!

— Ну так давай помиримся. Раз мы оба ошибались.

— Легко сказать, — проворчал он. — Это ты все быстро забываешь, а я нет.

Гортензия поднялась и вздохнула:

— Ну что ж, жалко… Так я никогда и не узнаю, как целуются парни из Джульярдской школы!

Она снова нацепила черные очки, подхватила сумочку и сделала вид, что уходит. Но словно невзначай завела руку за спину, на случай, если он передумает. Будто она всегда так и ходит: небрежно, с рукой за спиной…

На пороге, где темнота домика резко обрывается и начинается яркий свет парка, рука Гэри схватила ее за руку и привлекла к себе. Его губы прижались к ее губам.

Он целовал ее, целовал и не мог остановиться. Она с глубоким вздохом приникла к нему. Уткнулась лбом ему в плечо, потеребила уголок воротника, подняла голову и широко улыбнулась:

— Твоя правда. Когда тебя обнимает парень из Джульярдской школы, не так уж это и здорово.

— Что значит «не так уж и здорово»?! — возмутился он и отодвинулся.

— Да ничего особенного. Если честно, мне больше нравится лондонский Гэри. Или парижский.

— А…

Он посмотрел на нее молча, подозрительно: шутит она или серьезно? Гортензия мурлыкала себе что-то под нос и теребила пуговицы у него на рубашке, состроив досадливую гримаску.

— С ума ты меня сведешь, Гортензия Кортес! — взревел Гэри, стиснул ее изо всех сил и принялся целовать так, словно от этого зависела его жизнь.

С порога домика на них глядела серая белка. В зубах у нее был большой орех. «Не так уж в Центральном парке и грустно по понедельникам», — должно быть, думала она…

Книги о Кэри Гранте:

Marc Eliot. Cary Grant: A biography…

Graham McCann. Cary Grant: A class apart.

Bill Royce. Cary Grant: the wizzard of Beverly Grave.

Все слова Кэри Гранта в романе — цитаты из его подлинных высказываний, которые я почерпнула в этих книгах.