Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

дело техники: злосчастную «семерку» порвали на ветошь за «клевету на партию и фракционную работу», исключив, уволив и показав тем самым всем шибко умным, что умничать не надо. Ясно, что с яркой речью о «провокационной сущности враждебных нападок на прогрессивную линию тов. Югова» выступил сам тов. Живков.

По итогам всех соавторов письма выслали в село — вместе с семьями, но, по крайней мере, не в Ловеч, пристроив кого куда. Гораздо позже старенький «Тато» («Папаша») честно признает: «Их можно пожалеть. С ними поступили жестковато, они были не врагами, просто романтиками. Взрослые дети. Но они ничего не понимали в реальной жизни и мешались под ногами».

И вот теперь, казалось бы, ничего не мешало развивать «прогрессивную линию», — а что-то все-таки препятствовало. «Ускоренное экономическое развитие» никак не получалось, предложения премьера, в экономике полного нуля, но с крутыми амбициями, проваливались одно за другим, — и тов. Живков начал аккуратно консультироваться с тов. Червенковым: дескать, неплохо бы Вам, Вылко, опять взять руль в руки. Типа, у бывшего вождя получалось лучше, а с Москвой (это первый секретарь брал на себя) можно договориться.

Не отличаясь особым умом, тов. Червенков идею поддержал и начал беседовать со всё еще верными ему товарищами насчет внеочередного пленума, где, как он говорил, «мы с помощью Тодора этого дурака подвинем». При этом он, естественно, делился информацией об успехах с тов. Живковым, а тот аккуратнейшим образом передавал всё премьеру. И 29 ноября 1961 года, уже после XXII съезда КПСС, где десталинизация громыхнула во всю мощь, Политбюро БКП, не собирая пленума, вывело бывшего вождя из своего состава «за фракционную деятельность» и рекомендовало снять его с должности вице-премьера «за допущенные промахи».

Так и сталось. От всей былой роскоши тов. Червенков сохранил только членство в ЦК, где от него все шарахались, как от зачумленного, и теперь равных тов. Живкову на партийном Олимпе уже не было. Поскольку же партия, как водится, стремилась руководить государством, а государство, в лице премьера, наоборот, видело в партии всего лишь «идеологический придаток», казавшаяся стройной и прочной система «дуумвирата» затрещала по швам.

А затем и лопнула. Летом 1962-го прогремел скандал в Ловече (просочилась информация о зверствах и убийствах, и как-то надо было реагировать), а осенью — как раз готовили очередной съезд — тов. Югов выступил на заседании ЦК, критически отозвавшись о перспективах двадцатилетнего плана экономического развития, разработанного по партийной линии без учета реалий. Это был прямой намек на то, что тов. Живков лезет туда, куда не должен лезть, тем более ни уха ни рыла в этом не смысля, а кроме того, еще и не совсем правильно ведет себя в отношении Кубы и Китая.

Сколько в критике было объективного, а сколько субъективного, сказать сложно, да это и неважно. Главное, что «двадцатилетка» разрабатывалась с помощью ЦК КПСС и линия ЦК в отношении Кубы и Китая тоже полностью отражала видение Кремля, — а значит, целясь в конкурента, премьер по факту выстрелил в сторону Москвы. И тов. Живков немедленно вылетел в Москву, где, обстоятельно пересказав всё как есть, получил от Никиты Сергеевича заверения в полной поддержке, а сразу по возращении, 3 ноября, собрал Политбюро.

Тов. Югов попытался защищаться. Даже контратаковал. Обвинил тов. Живкова во властолюбии, вмешательстве в работу правительства, интригах, некомпетентности и даже помянул убийства в Ловече, устроенные Мирчо Спасовым (а кем еще, если убивали его люди, а он покрывал?), позволив себе заявить, что завтрашний пленум с этим разберется.

Мирчо Спасов

ПРЕСТУПЛЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ

Но это было по меньшей мере наивно. Наутро, выступая с докладом «Об извращениях и нарушениях социалистической законности во времена культа личности», тов. Живков, в отличие от Апреля-56, не нежничал и не скромничал, а бил наотмашь — с упоминанием «чудовищных преступлений в Ловече» и оглашением имен по особому списку. За «извращения и нарушения», в том числе за «средневековые гитлеровские пытки», громили и растирали в порошок «орудия Сталина» — уже растертого в прах отщепенца Червенкова и двух министров, Христозова и Цанкова, с замами. Вот только о Мирчо Спасове не прозвучало ни слова, а когда вопрос все-таки возник, тему погасило короткое: «Золотой человек, добряк, очень надежный. [...] Выговор, конечно, заслужил, но был обманут, тяжело пережил. Кто верит Живкову, должен верить Спасову».

Зато в полной мере досталось Антону Югову — «палачу, с которого всё и началось», в связи с чем ему — «двуличному, злому, мстительному, суетному и болезненно честолюбивому человеку» — не место ни в руководстве, ни в партии. К тому же он еще и сексуальный маньяк. Не верите? Смотрите сюда. Появились фотографии премьера в обществе двух секретарш и разных позах, с резюме: «А вот, кстати, пришел тов. Спасов, можете задавать вопросы ему».

И возникший на пороге тов. Спасов — перегар за версту, пиджак нараспашку, за поясом пара пистолетов — улыбчиво кивал, а тов. Живков сообщил, что не может вмешиваться в дела правительства, но видит для «позора партии» ровно два выхода. Либо Югов сейчас же, перед лицом товарищей, пишет заявление об отставке с поста премьера, либо прямо с пленума едет на обследование в больницу ЦК, а тов. Спасов сопроводит.

Теперь, всё осознав, тов. Югов стал тих и благостен. «Должен откровенно сказать, товарищи, — заявил он, — что полностью согласен и всецело поддерживаю все прозвучавшие предложения, в том числе предложение вывести меня из состава Политбюро и ЦК нашей партии».

Здравомыслие окупилось. Не то чтобы очень уж с лихвой, но все-таки. Естественно, отовсюду вывели, а вскоре и попросили из рядов, но выселять не стали и повышенную пенсию назначили. Так что жил неплохо. Много гулял, завел пуделя, для удовольствия частенько играл на гитаре в ресторанчике «Стадион» около своего особнячка, до 1944-го принадлежавшего какому-то Марко Ряскову, банкиру. Неплохо играл. Официантам и посетителям шлягеры в исполнении «Тони-гитариста» нравились.

Разумеется, проявили благоразумие и прочие.

«Моя вина огромна, — со слезами (именно!) на глазах приносил повинную генерал Руси Христозов, шесть лет назад проскочивший между капельками. — Я мысленно ставлю себя на место товарищей, на основе ложных обвинений, по моей вине арестованных, подвергнутых пыткам, поруганию партийной и гражданской чести. Некоторые из них погибли. Это чрезвычайно тяжело. [...] Пока я жив, буду нести груз тяжких преступлений. Прошу понять меня, товарищи... Как учит наша партия, справедливость требует моего наказания».

«Подробное объяснение моей вины, — с дрожью в голосе (именно так!) хныкал