Жестокий век - Исай Калашников

Туктань примирил…

Император сердито сопел. Он скорее всего был недоволен словами Туктаня, но и отвергнуть их так просто не мог. Князь Сюнь покашлял в кулак, проговорил:

– Ты, Туктань, я думаю, чрезвычайно строг. Скажи мне, кто, когда, где побил варвара? Несчастья, неудачи преследуют всех нас. Зачем же винить в них Хушаху и Гао Цзы?

– Делайте, как я сказал! – положил конец разговору Юнь-цзы, подумав, добавил: – Тебе, Хушаху, надо помнить о прежней вине.

Из дворца Хушаху ушел, едва сдерживая бешенство. Он-то надеялся, что хуанди выразит сожаление за причиненную обиду! Уж лучше бы Юнь-цзы совсем забыл о нем. Теперь случись что, его накажут не ссылкой – голову снесут. И все потому, что судьбе было угодно вознести на трон человека без ума и достоинства. Но главный виновник бед и несчастий не подлежит суду людей.

За него будут расплачиваться головой другие.

Войско, принятое Хушаху, в первом же сражении было изрядно помято, отступило. Божественный хуанди незамедлительно выразил свое неудовольствие, указав, чтобы впредь не оставлял ни одного селения. Хушаху сказался больным. Но император не отрешил его от должности. Не поверил.

Все понятнее становилось: Юнь-цзы погубит его, обесчестив, как труса. Что делать? Покорно ждать?

Меньше всего хотелось Хушаху погибнуть от рук ничтожного властелина.

Он стал сближаться с людьми, когда-либо обиженными императором. Таких, на его счастье, оказалось немало. И сам по себе родился дерзостный замысел.

Собрав у себя сотников и тысячников, открыл им великую «тайну».

– В срединной столице злоумышленные люди хотят убить благословенного хуанди. Свое гнездо эти ядовитые змеи свили в самом дворце. Мы проливаем кровь, а они ради своих выгод готовят неслыханное преступление. Храбрые военачальники, мы можем спасти жизнь государя. И боги и люди будут вечно благодарны каждому из нас.

– Что мы можем сделать? В срединной столице крепкие стены и большое войско.

– Делайте все, что вам будет велено, и мы свершим великое дело.

Не давая времени на раздумья, он повел войско к столице. Вперед выслал гонцов объявить городу, что враг в несметном количестве приближается к нему. И перед ним беспрепятственно открылись ворота Чжунду.

Сам Туктань встретил Хушаху. Он подскакал, спросил торопливо:

– Где варвары?

– Ты их скоро увидишь. Но не они самое страшное. Мне стало ведомо, что бесчестные люди готовы сдать город, выдать хану императора и тебя. Вели быстро сменить дворцовую охрану. У нас еще есть возможность спасти императора и обезвредить заговорщиков. Поставь моих воинов. Они надежны.

Туктань беспокойно завертелся в седле, оглядываясь по сторонам.

– Ну что ты медлишь! – с отчаянием крикнул Хушаху.

Его отчаяние не было поддельным. Если Туктань что-то заподозрит – конец. И его крик лучше всяких доводов и слов убедил Туктаня. Воины Хушаху встали на места дворцовой охраны, разоружив ее.

– Теперь идем к императору, и я все открою.

Они вошли во дворец. У всех дверей стояли воины в грязной, пыльной одежде и грубых боевых доспехах. Среди блеска красок расписных стен, пышных ковров, резьбы и лепки дворца они казались чужими, лишними.

Тревога в городе, внезапная смена стражи напугали императора. Он бросился к Туктаню, забыв свою величавость, лакированные пальцы впились в плечо сановника.

– Что такое? Почему я в неведении?

– Сейчас, великий государь, – живи десять тысяч лет! – я все тебе скажу. – Хушаху посмотрел на сановников, сбившихся за спиной императора, замялся: – Пусть все выйдут, останется один Туктань.

Сановники покинули покой императора. Хушаху стоял у дверей, прислушиваясь. Воины должны были схватить всех и запереть. Шума не слышно.

Все прошло благополучно.

– Говори быстрее! – поторопил его Юнь-цзы.

– Измена, государь! – Хушаху опустил руку на рукоятку меча.

– Изме-е-на? Где?

– Здесь. – Хушаху вынул меч, поднес острие к шее Туктаня. – Вот главный изменник!

Туктань отпрянул, вылупил пуговицы-глаза.

– Ты… ты зачем клевещешь? Что это такое?.. А-а! – вдруг догадался он. – Предатель! Обманщик!

Часто перебирая ногами, подбежал к окну, кулаками ударил по бумаге, вцепился в затейливо-узорную раму, закричал:

– Ко мне! Нас предали! Хуша…

Удар меча оборвал его крик. Руки с клочьями бумаги меж пальцев проползли по стене. Туктань осел, свалился на бок, захрипел. Из раны с хлюпаньем вырвалась кровь, растеклась по цветным плитам пола. Юнь-цзы оцепенело смотрел на умирающего сановника, на лужу крови. Щеки его опали, будто из них разом ушла жизнь, кожа обвисла на подбородке, яшмовый императорский пояс скатился под толстое брюхо. Хушаху опустился на императорское место, вытер меч о ворсистый ковер, толкнул в ножны.

Юнь-цзы, осторожно ступая на неверные, подрагивающие ноги, не в силах отвести взгляда от лужи крови, боком подался к своему месту. Увидев, что там сидит Хушаху, вздрогнул. Взгляд заметался по сторонам. Хушаху охватила мстительная радость. Он поднялся, с преувеличенным раболепием склонился перед Юнь-цзы.

– Садись, государь… Я присел нечаянно.

Во взгляде Юнь-цзы затеплилась надежда. Он сел, искательно поглядывая на Хушаху, уперся руками в подушки, чтобы скрыть дрожь, со слезой в голосе сказал:

– Я так верил Туктаню.

– Ты слишком многим верил. И не верил тем, кому следовало бы.

– Людское коварство… Тебе надо было верить… Но теперь… Теперь ты будешь при мне всегда?

Он спрашивал. Он ни в чем не был уверен. Страх мешал ему думать. И этого страха он Хушаху никогда не простит.

– Пойдем, государь, в другие покои. Тут приберут. У нас много дел.

Император покорно поплелся за ним. Хушаху устал. Но ему некогда было отдыхать. Дело сделано только наполовину. В руках верных императору юань-шуаев войска. Только у Ванянь-гана сто тысяч воинов. Если он поведет их на столицу…

– Государь, пошли указ Ванянь-гану. Пусть прибудет в столицу для разговора с тобой.

– О чем с ним должен быть разговор?

– Есть о чем. И еще один указ нужен. О том, что ты назначаешь меня великим юань-шуаем. Все войска должны быть в моей воле.

Юнь-цзы не воспротивился и в этот раз. Ванянь-ган примчался налегке.

Был схвачен у ворот города и убит. Та же участь постигла всех, кому Хушаху не мог довериться. Теперь император ему был не нужен. Он пригласил к себе главного дворцового евнуха, сказал с глазу на глаз: