Сердце бури - Хилари Мантел

– Филиппо много времени проводит с Дантоном и Камилем, – сказал член комитета. – Просто чтобы вы знали.

– Такой тезис пришелся бы Камилю по душе, – сказал Робеспьер. – Вы в это верите? Я сомневаюсь.

– Вы сомневаетесь в добросовестности ваших коллег по комитету?

– Да, – сказал Робеспьер. – Впрочем, главное – сохранить комитет работоспособным. Из Лиона доходят слухи о деяниях нашего друга Колло. Говорят, он воспринял приказ подавить мятежников как указание перебить всех местных жителей.

– Да, я слышал.

Робеспьер соединил кончики пальцев.

– Колло у нас актер и театральный антрепренер? Когда-то ему приходилось удовлетворяться землетрясениями и массовыми убийствами на сцене, теперь он воплощает свои фантазии в жизнь. Четыре года революции, гражданин… и повсюду та же алчность, мелочность и эгоизм, то же равнодушие к страданиям других и та же дьявольская кровожадность. Никогда мне не постичь глубин человеческой души. – Он подпер голову рукой. Коллега взирал на него с изумлением. – Интересно, что поделывает Дантон? Не он ли подталкивает депутата Филиппо?

– Возможно, и он, если видит в этом временную выгоду. Комитет должен заставить Филиппо замолчать.

– В этом нет нужды. – Робеспьер ткнул пером в отпечатанную страницу. – Филиппо нападает на Эбера? Эбер сделает работу за нас. Давайте в кои-то веки позволим ему оказать нам услугу.

– Но вы же сами разрешили Камилю нападать на Эбера в его втором выпуске. Играете на чужих разногласиях? Неплохо придумано.

Декрет Национального конвента:

Камиль:

Не понимаю, с какой стати мне рассчитывать на аплодисменты за третий выпуск. Любой мог бы его написать. Это больше похоже на перевод. Я читал у Тацита о правлении императора Тиберия. Я сказал де Саду, что у нас происходит то же самое, проверил – действительно так. Мы живем, как пишет автор «Анналов»: целые семьи уничтожены палачом, люди кончают с собой, чтобы их не тащили по улицам, словно обычных преступников; отрекаются от друзей, чтобы спасти собственную шкуру, все человеческие чувства подверглись разложению, жалость низведена до преступления. Помню, как много лет назад я впервые прочел этот текст. И Робеспьер его вспомнит.

К этому мало что можно прибавить – сказанного довольно, чтобы привлечь к тексту внимание общества. Замените имена римлян именами французов и француженок – на ваше усмотрение, – людей, которых вы знаете, которые живут на вашей улице, чья судьба перед вашими глазами – судьба, которую вы вскоре разделите.

Конечно, я немного переделал текст – порезвился с ним, как сказал бы Эбер. Я не стал показывать памфлет Робеспьеру. Воображаю его потрясение. Впрочем, это пойдет ему на пользу. Осознав положение вещей, он задумается, какова его роль в происходящем. Глупо утверждать, будто Робеспьер – Тиберий наших дней, и, разумеется, я такого не утверждаю. Однако рядом с людьми определенного склада – да, я говорю о Сен-Жюсте – не знаю, в кого еще он может превратиться.

Вот Тацитово описание Тиберия: «Без жалости, без гнева, закрытый для всех чувств».

Очень похож.

«Старый кордельер», выпуск 3:

– Вы мне этого не показывали, – ровно проговорил Робеспьер.

Ветер срывал мертвые прошлогодние листья и швырял ему в лицо. Поймав лист, он зажал его между большим и указательным пальцем, и прожилки четко проступили на свету. День выдался ясный, пламенел багровый закат, последние солнечные лучи касались воды, что выглядело скорее зловеще, чем живописно.

– Похоже на кровь, – заметил Камиль. – Впрочем, чего мы ждали. Я ничего от вас не скрывал. Вероятно, на вашей книжной полке тоже есть Тацит.

– Вы меня обманули.

– Однако вы должны признать, вышло довольно ловко. Не будь памфлет актуален, он не привлек бы такого внимания. Да, это портрет нашего времени.

– И вы решили подарить свой памфлет Европе? Не сумели удержаться? Хотите, чтобы ваш памфлет стал любимым чтением императора? Ждете поздравлений от мистера Питта? Фейерверков в Москве и тостов за ваше здоровье на бивуаках эмигрантов вдоль Рейна? – Он говорил спокойно, будто вопросы разумны. – Ответьте мне.

Робеспьер положил ладони на каменный парапет моста и глянул Камилю в лицо; он ждал.

– Что мы здесь делаем? – спросил Камиль. – Я замерз.

– Лучше разговаривать снаружи. Под крышей трудно хранить секреты.

– Вот видите, вы сами это признаете. Вы одержимы мыслями о заговоре. Собираетесь гильотинировать кирпичные стены и дверные рамы?

– Я одержим только желанием служить стране.

– Тогда остановите террор. – Камиль поежился. – Вы обладаете непререкаемым моральным авторитетом. Кроме вас – некому.

– И позволить правительству развалиться? Погубить комитет? – Робеспьер перешел на быстрый, настойчивый шепот. – Я не могу так поступить. Не могу рисковать.

– Давайте пройдемся.

Они пошли вдоль реки.

– Измените состав комитета, – сказал Камиль. – Больше я ни о чем не прошу. Вам не к лицу якшаться с такими, как Колло и Бийо-Варенн.

– Вы знаете, почему они в комитете. Это наша подачка левым.

– Я все время забываю, что мы не левые.

– Вы хотите мятежа?

Камиль остановился, посмотрел на другой берег реки.

– Да, если необходимо. Да. – Он силился остановить вскипающую внутри панику, унять лихорадочное сердцебиение. Робеспьер не привык к возражениям, да и Камиль не привык ему возражать. – Давайте вместе покончим с этим раз и навсегда.