Тени Лордэна - Алессандр Рюкко

всегда отправляли бегать с посланиями, поручениями и бандеролями.

— Кто из наших капитанов сейчас находится во дворце?

— Капитан Альта́ри и капитан Дрезмид.

— Тогда разыщи и приведи сюда капитана Альтари.

— Есть, —выкрикнул Эфрий и умчался в сторону дворца.

Хромос был рад, что два дня назад в качестве своей замены на должность посольского телохранителя он предложил капитана Глоселя, впрочем, это воодушевление продлилось совсем недолго. В сложившейся ситуации капитан более не мог никому довериться, не получив прежде весомых гарантий. Сложившиеся за годы совместной службы и сотни пережитых передряг тёплые, дружеские узы отныне и вовек не стоили ровным счётом ничего, как и любые слова.

Ожидание порядком затягивалось, что лишь сильнее давило на расшатанные нервы. Дворец был достаточно большим, чтобы затруднить поиски необходимого человека, но вот на усыпанной жёлтым песком аллее появилась крошечная человеческая фигурка, окружённая ярко-голубым ореолом, которая спустя ещё несколько минут бодрой ходьбы превратилась в малость запыхавшегося капитана стражи.

— Откройте ворота, — скомандовал Глосель, и с молчаливого одобрения отвечавшего за охрану ворот рыцаря стражи отперли засовы и приоткрыли одну из тяжёлых створок, но ровно настолько, чтобы капитан сумел протиснуться в неё боком. — Рад тебя видеть Хромос.

— И я тебя, Глосель, — ответил капитан с некоторой прохладой в интонации и, всматриваясь в товарища, пытаясь углядеть в нём малейшую странность, пожал протянутую руку.

— Сир Эдрисий, этот человек действительно является нашим капитаном, я бы попросил вас всё же сделать для него исключение и пропустить его во дворец.

— Мы тут почти в осадном положении, так что без согласия господина Антосия я никого не пропущу. Или ты успел выпросить у него дозволение?

— Господин посол с нашими сенаторами и господином Уонлингм сейчас держат секретный совет, так что к ним сейчас обратиться невозможно.

— Вот видишь, — обратился он уже к Хромосу, — не судьба тебе встретиться с послом. Так что передавай письмо и иди восвояси, ждать левшу.

— Хорошо. Глосель, мы ведь можем ненадолго отойти в сторонку?

— Но чтоб я вас видел, — ответил за него рыцарь.

— Да, давай.

Вдвоём они прошли немного вдоль стены, держась приятной тени, причём Хромос отставал от приятеля на пару шагов, опасаясь поворачиваться к нему спиной, но Глосель вёл себя по обыденному непринуждённо, разве что казался несколько уставшим.

— Как проходит охрана посла? — осторожно поинтересовался Хромос, когда они наконец-то остановились.

— Та ещё морока. Сенат дал нам особое распоряжение и пришлось наспех собирать отряд и выезжать в ночь, чтобы перехватить посольскую делегацию до въезда в ущелье. Каким-то чудом в той темноте и спешке ни одни конь не споткнулся и не сломал ногу.

— Вместо Ундраса поехал Манек?

— Да, Сенаторы решили, что если наш противник колдун, то надёжней всего будет отправить старину Манека с его молодчиками.

— И как ему эта работёнка?

— Да ты ж его знаешь. Ему для счастья надо лишь плотно покушать, а с этим проблем не было никаких, так как герцог оказался весьма щедрым на застолья человеком. Когда мы остановились на ночлег в трактире «Белый Утёс», то он не поскупился нам все на угощение. В общем было очень даже неплохо.

— Скажи мне, дружище, ты ведь тот самый Глосель, которого я знаю?

— Вроде бы да, я тот, кем я всегда и был. А вот ты как-то скверно выглядишь, — капитан присмотрелся к малость осунувшемуся лицу товарища, к увеличившимся тёмным кругам под тревожными глазами. — Ты успел заболеть в моё отсутствие?

— Хах, в чём-то ты может быть и прав. Вряд ли я болен, но чувствую себя весьма и весьма дерьмово. Всё вокруг словно бы подменили и извратили, а в голове сплошной кавардак.

— Мой дед, да будет земля ему пухом, говорил нечто подобное, когда у него случались приступы горячки. Тебе бы к лекарю сходить за снадобьем и полежать в постели с недельку, чтобы не стало хуже.

— Если бы у меня действительно оказалась горячка, то может так было бы даже лучше, но нет.

— Тогда в чём же дело? — спросил Глосель с искренним недоумением и беспокойством за состояние товарища, на что Хромос ответил ему ещё более пронзительным и преисполненным подозрения взглядом.

— Всё и сразу я рассказать тебе не могу, иначе ты мне ни за что не поверишь. Я бы и сам в это не поверил, если бы мне не пришлось увидеть и пережить всё самому. Здесь нужны наглядные доказательства, которых у меня при себе нет. Но сперва я хочу просить тебя сделать одну вещь.

— Конечно, я сделаю всё, что скажешь.

— Порежь себе руку мечом.

— Прости, кажется, я ослышался. Что ты просишь меня сделать?

— Нет, ты услышал всё верно. Я прошу тебя взять меч и оцарапать им руку. Не нужно глубокой раны, только пусти кровь.

— Ты всё же бредишь.

— Отнюдь.

Видя, что потерявший связь со здравым рассудком Хромос ни за что не отступит от намертво вцепившейся в его разум навязчивой идеи, Глосель тяжело и смиренно вздохнул и достал меч из ножен. Кромка лезвия была заточена для нанесения рубящих ударов и была слишком тупой для резки, но зато колющие острие подходило для этой работы. Капитан приложил его к тыльной стороне левой кисти, между большим и указательным пальцами немного выше запястья, затем надавил и стал осторожно вести острие к пальцам, стараясь не прорезать кожу насквозь. На руке осталась ровная и тонкая полоса, по вей длине которой немедленно начала сочиться кровь в форме маленьких шариков. Собравшись в капли, тонкими и извилистыми ручейками они стекали вниз к большому пальцу, где ненадолго замирали, разбухали и падали вниз, разбиваясь о камни брусчатки, рисуя на ней алые цветы.

Затаив дыхание, Хромос наблюдал за кровотечением, страшась и ожидая, что в любой миг оно могло резко прекратиться, что поверхностная ранка тут же зарастёт, но этого не происходило. Кровь начинала сворачиваться и темнеть, но порез не исчезал, служа верным признаком человечности.

— Теперь ты доволен? — Глосель убрал меч и протёр кисть выглядывавшим из-под доспеха краем рукава поддоспешник

— Да… да, прости меня за это, но я должен был тебя об этом просить, — Хромосу полегчало. Он вновь почувствовал себя в безопасности, пускай и весьма относительной, и у него появилось желание обнять драгоценного и милого сердцу товарища, что он к