Титан. Жизнь Джона Рокфеллера - Рон Черноу

Следующие три дня напряженных показаний стали катарсисом для Джона Д. Рокфеллера-младшего. В первый день он все еще заявлял о незнании ситуации в КФА. Он признал право трудящихся объединяться, но также поддержал право капиталиста сопротивляться. Вечером он шел по Бродвею в контору, а за ним тянулась толпа освистывающих его демонстрантов. Даже притом, что начальник полиции Артур Вудс приписал особые наряды на Бродвей, 26, и 54-й Западную улицу, Младший отказался от особой защиты. «Отец никогда никого не боялся, – объяснил он. – Он был самым бесстрашным человеком, какого я знаю, и я не хочу, чтобы народ думал, что мне нужна полиция для защиты»55.

Второй день приберег сюрпризы для неприятелей Младшего. Он подошел поговорить к Матушке Джонс – в Колорадо ее отправили в тюрьму на девять недель, а затем выдворили из штата под прицелом – и пригласил ее зайти к нему. Она дружески ответила Младшему, что никогда не верила, что он знает, чем «эти наемники там занимаются. Теперь я вижу, как легко вас ввести в заблуждение». Младший пошутил, что она бросается комплиментами в его адрес. К радости прессы и зрителей, Матушка Джонс ответила: «Я больше расположена бросаться кирпичами»56. В тот день на стойке свидетеля Младший высказал покаяние, которого так долго жаждала публика, признав, что слишком узко рассматривал обязанности директора. «Я надеюсь, что никогда не дойду до того, чтобы не стремиться постоянно к высокому и лучшему – и касательно моих собственных действий и… общей ситуации в компании. Я надеюсь, что делаю успехи. Мне бы хотелось, чтобы это было так»57. Макензи Кинг позже назвал эти показания поворотным пунктом в жизни Младшего.

Подобное публичное признание ошибки было чуждо Старшему, воспринимавшему критику как мученичество правых. На месте Младшего он бы отреагировал холодным неповиновением или удобной забывчивостью. Но он видел, что сын следует совету Кинга, показывая необычную смелость и совершая важный сдвиг в положении семьи в обществе. Тронутый силой сына, Старший передал Младшему еще восемьдесят тысяч акций КФА и тем самым передал ему действенный контроль над компанией. Если он ждал знака небес, чтобы убедиться, что его сын достаточно силен и способен нести груз колоссального состояния, теперь он увидел его. Позже он написал о показаниях сына:

«Они сильно изводили моего сына, терзали его, заставляя сказать то, что можно было бы использовать против него, против нас. Это было подобно суду над Жанной д’Арк. Не знаю, как он находил ответы, слова, так быстро, мгновенно на каждый вопрос… Он нас всех удивил. Казалось, он отвечал вдохновенно. Я на самом деле верю, что его вдохновила его мать; он был так отзывчив, так справедлив в своем отношении и во всех своих заявлениях»58.

На большинство репортеров Младший производил впечатление человека открытого и искреннего, хотя и слегка скучного. Но Уолтер Липпманн обвинил его в банальности.

Те, кто слушал его, многое бы простили ему, если бы чувствовали, что смотрят на великого человека, настоящего знатока людей, человека некоторого величия. Но в Джоне Д. Рокфеллере-младшем, похоже, ничего нет, только молодой человек с кучей неприятностей, очень запуганный и с очень добрыми намерениями. Ни способностей государственного деятеля, ни лидерских качеств в крупных делах, просто осторожный, лишенный воображения, по сути, неинтересный человек, который оправдывает свои поступки простыми нравоучениями и мелкими добродетелями59.

Это был жесткий вердикт, и его часто повторяли на протяжении многих лет. Но этот критик не учитывал храбрость, с которой заурядный сорокалетний молодой человек сумел успокоить и полную яда публику, и всемогущего отца. Он отрекся от принципов отца, не отказываясь при этом от человека, его умная стратегия открыла для семьи новые возможности. Чтобы увидеть, насколько Младший опередил своих противодействующих наставников, достаточно процитировать истеричную записку, написанную Гейтсом после показаний Уолша, в которой он сожалеет о терпимости Младшего:

«Я не так понимаю Христа, как он смог принять дух смирения по отношению к тем, кто пришел к нему в духе этих унионистов… Я бы нанял отряд самых блестящих и способных советников, какие есть в Нью-Йорке – людей, которые не побоялись бы устроить сцену в суде… Если необходимо, я бы даже довел дело до того, чтобы навлечь на себя арест, и я бы сопротивлялся аресту, и меня бы вывели из зала суда вырывающегося – кричащего с целью донести мои аргументы ярко, мощно народу Соединенных Штатов»60.

Насколько Младший поднялся над фанатичной оппозицией, стало понятно и когда на Бродвей, 26, его посетила Матушка Джонс. Восьмидесятичетырехлетняя возмутительница спокойствия из Корка, жизнерадостно грубоватая, любила присоединяться к бастующим шахтерам, в сапогах и чепчике, смотрела на них насмешливо через бабушкины очки. Теперь, после того как она способствовала превращению забастовки в Колорадо в вендетту против Рокфеллеров, она стояла лицом к лицу с Младшим. Она поддразнивала его, говорила, что представляла его с тяжелой челюстью, плотно сжатым ртом и сжимающим деньги. И добавила: «Когда я увидела, как вы идете давать показания, и слушала вас, я поняла, какой вы человек, и меня переполнили угрызения совести. Я почувствовала, что была очень несправедлива к вам»61. Отдав должное искренности Младшего, Матушка Джонс не стала выбирать выражения касательно его плана представительства рабочих, который она назвала «притворством и обманом»62. Но после горькой тупиковой ситуации прошлых лет эта встреча стала значительным шагом к взаимному доверию. После этого разговора Айви Ли пригласил репортеров, и Младший, стеснительно покраснев, сказал: «Джентльмены, я знаю, что мой долг как директора знать больше о положении дел на шахтах. Я сказал Матушке Джонс, что, разумеется, должна быть свобода слова, свобода собираться и независимые, не принадлежащие компании, школы, магазины и церкви. Я собираюсь, как только смогу, поехать в Колорадо и увидеть все своими глазами»63. Обещанная двухнедельная поездка состоялась в сентябре 1915 года, запоздалый обряд посвящения, завершивший частичное преобразование, начатое в Нью-Йорке.

Отправляясь на юг Колорадо, Младший проявлял горячную поспешность человека в духовном поиске. На втором раунде слушаний в мае Фрэнк Уолш представил затребованную судом переписку Младшего и руководителей КФА во время забастовки. Письма показали воинственный настрой Младшего против профсоюзов и более глубокое его участие в управлении, чем он признавал, что делало еще более важным его искупительное путешествие в Колорадо. Старший, всегда сжимавшийся от контакта со своими анонимными противниками, поделился с другом, что отдал бы миллион долларов, лишь бы оградить своего мальчика от опасностей в Колорадо. Он попытался убедить Чарльза О. Хейдта взять оружие, но Младший, решительно настроенный доказать свою храбрость, отказался и от оружия, и от телохранителей. От восьми репортеров, увязавшихся следом, потребовали в качестве меры предосторожности держать маршрут в секрете.

Поездка показала крайне важные различия между Старшим и Младшим. Старшему огромное богатство позволяло укрыться в своих поместьях, тогда как Младший видел в нем необходимость большей открытости. Инстинктивно он вел себя, как глава государства, всегда радушный и щедрый на публике – стиль, который он передал своим детям. Он не хотел вечно воевать с народом, как отец, и имел смелость сделать необходимые промежуточные поправки; в этом отношении он был сильнее своего неукротимого отца, который при нападении упирался и становился несгибаемым.