Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

— «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она —неимущий: за что? не знаю; в ней нет, может быть, эгоизма, — я не знаю, но унее отнимется, и все отнялось. Мне ее ужасно жалко иногда; я ужасно желалапрежде, чтобы Nicolas женился на ней; но я всегда как бы предчувствовала, чтоэтого не будет. Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, аиногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы.

И несмотря на то, что графиня Марья толковала Наташе, чтоэти слова Евангелия надо понимать иначе, — глядя на Соню, она соглашалась собъяснением, данным Наташей. Действительно, казалось, что Соня не тяготитсясвоим положением и совершенно примирилась с своим назначением пустоцвета. Онадорожила, казалось, не столько людьми, сколько всей семьей. Она, как кошка,прижилась не к людям, а к дому. Она ухаживала за старой графиней, ласкала ибаловала детей, всегда была готова оказать те мелкие услуги, на которые онабыла способна; но все это принималось невольно с слишком слабою благодарностию…

Усадьба Лысых Гор была вновь отстроена, но уже не на туногу, на которой она была при покойном князе.

Постройки, начатые во времена нужды, были более чем просты.Огромный дом, на старом каменном фундаменте, был деревянный, оштукатуренныйтолько снутри. Большой поместительный дом с некрашеным дощатым полом былмеблирован самыми простыми жесткими диванами и креслами, столами и стульями изсвоих берез и работы своих столяров. Дом был поместителен, с комнатами длядворни и отделениями для приезжих. Родные Ростовых и Болконских иногдасъезжались гостить в Лысые Горы семьями, на своих шестнадцати лошадях, сдесятками слуг, и жили месяцами. Кроме того, четыре раза в год, в именины ирожденья хозяев, съезжалось до ста человек гостей на один-два дня. Остальноевремя года шла ненарушимо правильная жизнь с обычными занятиями, чаями,завтраками, обедами, ужинами из домашней провизии.

Выл канун зимнего Николина дня, 5-е декабря 1820 года. Вэтот год Наташа с детьми и мужем с начала осени гостила у брата. Пьер был вПетербурге, куда он поехал по своим особенным делам, как он говорил, на тринедели, и где он теперь проживал уже седьмую. Его ждали каждую минуту.

5-го декабря, кроме семейства Безуховых, у Ростовых гостилеще старый друг Николая, отставной генерал Василий Федорович Денисов.

6-го числа, в день торжества, в который съедутся гости,Николай знал, что ему придется снять бешмет, надеть сюртук и с узкими носкамиузкие сапоги и ехать в новую построенную им церковь, а потом приниматьпоздравления и предлагать закуски и говорить о дворянских выборах и урожае; ноканун дня он еще считал себя вправе провести обычно. До обеда Николай поверилсчеты бурмистра из рязанской деревни, по именью племянника жены, написал дваписьма по делам и прошелся на гумно, скотный и конный дворы. Приняв меры противожидаемого на завтра общего пьянства по случаю престольного праздника, онпришел к обеду и, не успев с глазу на глаз переговорить с женою, сел за длинныйстол в двадцать приборов, за который собрались все домашние. За столом былимать, жившая при ней старушка Белова, жена, трое детей, гувернантка, гувернер,племянник с своим гувернером, Соня, Денисов, Наташа, ее трое детей, ихгувернантка и старичок Михаил Иваныч, архитектор князя, живший в Лысых Горах напокое.

Графиня Марья сидела на противоположном конце стола. Кактолько муж сел на свое место, по тому жесту, с которым он, сняв салфетку,быстро передвинул стоявшие перед ним стакан и рюмку, графиня Марья решила, чтоон не в духе, как это иногда с ним бывает, в особенности перед супом и когда онпрямо с хозяйства придет к обеду. Графиня Марья знала очень хорошо это егонастроение, и, когда она сама была в хорошем расположении, она спокойноожидала, пока он поест супу, и тогда уже начинала говорить с ним и заставлялаего признаваться, что он без причины был не в духе; но нынче она совершеннозабыла это свое наблюдение; ей стало больно, что он без причины на неесердится, и она почувствовала себя несчастной. Она спросила его, где он был. Онотвечал. Она еще спросила, все ли в порядке по хозяйству. Он неприятнопоморщился от ее ненатурального тона и поспешно ответил.

«Так я не ошибалась, — подумала графиня Марья, — и за что онна меня сердится?» В тоне, которым он отвечал ей, графиня Марья слышаланедоброжелательство к себе и желание прекратить разговор. Она чувствовала, чтоее слова были неестественны; но она не могла удержаться, чтобы не сделать ещенесколько вопросов.

Разговор за обедом благодаря Денисову скоро сделался общим иоживленным, и графиня Марья не говорила с мужем. Когда вышли из-за стола ипришли благодарить старую графиню, графиня Марья поцеловала, подставляя своюруку, мужа и спросила, за что он на нее сердится.

— У тебя всегда странные мысли; и не думал сердиться, —сказал он.

Но слово всегда отвечало графине Марье: да, сержусь и нехочу сказать.

Николай жил с своей женой так хорошо, что даже Соня и стараяграфиня, желавшие из ревности несогласия между ними, не могли найти предлогадля упрека; но и между ними бывали минуты враждебности. Иногда, именно послесамых счастливых периодов, на них находило вдруг чувство отчужденности ивраждебности; это чувство являлось чаще всего во времена беременности графиниМарьи. Теперь она находилась в этом периоде.

— Ну, messieurs et mesdames, — сказал Николай громко и какбы весело (графине Марье казалось, что это нарочно, чтобы ее оскорбить), — я сшести часов на ногах. Завтра уж надо страдать, а нынче пойти отдохнуть. — И, несказав больше ничего графине Марье, он ушел в маленькую диванную и лег надиван.

«Вот это всегда так, — думала графиня Марья. — Со всемиговорит, только не со мною. Вижу, вижу, что я ему противна. Особенно в этомположении». Она посмотрела на свой высокий живот и в зеркало на своежелто-бледное, исхудавшее лицо с более, чем когда-нибудь, большими глазами.

И все ей стало неприятно: и крик и хохот Денисова, иразговор Наташи, и в особенности тот взгляд, который на нее поспешно бросилаСоня.

Соня всегда была первым предлогом, который избирала графиняМарья для своего раздражения.

Посидев с гостями и не понимая ничего из того, что ониговорили, она потихоньку вышла и пошла в детскую.

Дети на стульях ехали в Москву и пригласили ее с собою. Онасела, поиграла с ними, но мысль о муже и о беспричинной досаде его непереставая мучила ее. Она встала и пошла, с трудом ступая на цыпочки, вмаленькую диванную.

«Может, он не спит; я объяснюсь с ним», — сказала она себе.Андрюша, старший мальчик, подражая ей, пошел за ней на цыпочках. Графиня Марьяне заметила его.