Приговор - Кага Отохико

Как только вожак закончил свою речь, к микрофону, установленному в зале, подошла одна из студенток. Из её обветренных губ, помещавшихся сразу под большими круглыми чёрными очками, вырвался резкий голос, от которого сразу завибрировали барабанные перепонки. Интересно, почему у них у всех такие, мягко говоря, немузыкальные голоса? Тоже мне, женщина — вопит, как фальшивая труба, сама доска доской… И это называется дискуссия, детский сад какой-то. «Раз все преступления являются следствием тех или иных социальных пороков, значит, они носят революционный характер, будучи отражением этих пороков и представляя собой действия, направленные против государственной власти. Если бы преступники всех стран объединились, они стали бы великой революционной силой…» Постойте-ка. Если считать, что преступления носят революционный характер, то как тогда относиться к насильственным методам мафиозных структур? Они что, тоже носят революционный характер? Ведь тогда и банды профессиональных жуликов можно считать революционными организациями, а коррумпированных политиков, равно как и насильников, глумящихся над маленькими девочками, — революционерами? И все убийцы, о которых написано в книге «Десять приговорённых к смертной казни», в том числе, кстати, и Такэо-сан, являются борцами за революцию? Если допустить, что именно социальные пороки порождают преступления, то значит, стоит построить идеальное государство, и преступления тут же исчезнут? И что же, в тех странах, где произошла социалистическая революция, нет преступников? Отнюдь, в социалистических странах тоже совершаются преступления. Что вы можете противопоставить этому факту? Станете утверждать, что революция в этих странах была ненастоящей? То есть идеальная революция — это ваша революция. И всё же… Эцуко вдруг поймала себя на том, что рассуждает точно так же, как профессор Мафунэ на лекциях по криминальной психологии. Вот и сейчас, сидя рядом с ней, он маленьким, как у женщины, кулачком нервно постукивал по столику. Наверняка не согласен с доводами этой студентки. Он очень любит иронизировать над сторонниками теории социального детерминизма, которые рассматривают преступление как следствие несовершенства социального строя. Почему бы вам, профессор, не выступить против этой девицы? Вот уж позорище, зал набит криминологами, и ни один не решается вступить в полемику со студентами! А ведь профессор Мафунэ всегда говорит прямо то, что думает, во время лекций открыто ругает правительство и консерваторов, а как-то на заседании научного общества схватился со своим учителем доктором Аихарой. Не знаю, что уж там они обсуждали, но, если он позволил себе критиковать собственного учителя, чьи кривые жизни преступника превозносит как величайшее научное достижение, значит, он человек твёрдых убеждений… Тут постукивание прекратилось. Профессор Мафунэ схватил шариковую ручку и начал что-то быстро строчить у себя в блокноте, но почти сразу же его захлопнул. Теперь он раздражённо постукивает кончиком ручки по кожаному переплёту. В зале по-прежнему звучит пронзительный голос студентки, срывающийся на высоких нотах, возможно, правда, по вине микрофона. На кафедре со скрещёнными на груди руками стоит вожак, рядом с ним в кольце студентов — доцент Офуруба. Он подобрал разбросанные по полу листы своего доклада, свернул их в трубку и теперь бережно держит в руке. Вожак сверлит его злобным взглядом, но доцент смотрит куда-то в окно. Интересно всё же, кто из них прав? Может, вы, профессор Мафунэ, нам объясните? Насколько я поняла, доцент склоняется к тому, чтобы рассматривать преступление как проявление психического расстройства. Странно, что он находит у Такэо-сан шизофрению, не исключено, что и версия о психической неполноценности Симпэя Коно является некоторой натяжкой… Вожак выражается слишком напыщенно, и в целом его точка зрения не вызывает доверия, но ведь условия в тюрьме и вправду чудовищные. Я переписываюсь с вами, Такэо-сан, уже год и могу себе это представить, хотя прямо вы об этом ничего не пишете. Но вы же никогда не проявляете болезненной подозрительности по отношению к надзирателям или к другим людям из своего окружения. Вы вовсе не считаете, что условия в тюрьме такие же бесчеловечные, как в Освенциме. Ну, и это прежде всего, вы никогда не стараетесь оправдать своё преступление. Вы знаете, что убить человека — это зло. Вам вряд ли взбредёт в голову нелепая мысль, что всякий, кто богаче тебя, принадлежит к классу буржуазии, а значит, его можно и должно уничтожить. Эта девица так визжит, что нет мочи терпеть! Теперь она поносит тюремных врачей. Они-де истязатели, мучители, притеснители, отбросы общества и вообще не имеют права на существование. Ого, с чего это она вдруг взялась за тюремных врачей? Ой, смотрите-ка, молодой человек, который сидит в переднем ряду, встал! Похоже, начинается самое интересное! Подошёл к девице и, приблизив лицо к микрофону, что-то сказал. Девица так удивилась, что прикусила язычок. Занятно! Ну же, давай, возрази ей, скажи что-нибудь от лица кафедры криминологии! Впрочем, как ни хорош этот молодой человек со смуглой кожей и прямым носом, он слишком молод, наверное, сам ещё студент. Интересно, удастся ли ему на равных скрестить мечи с этой прожжённой бестией, вожаком?

— Позвольте задать вам вопрос. Можете ли вы привести хоть одно доказательство того, что тюремные врачи являются истязателями, мучителями и отбросами общества?

— Да этих доказательств полным-полно, — заявила девица. — Мы имеем информацию от многих наших товарищей, томящихся в застенке. А вы кто?

— Может, сначала вы сами представитесь?

— Не стану я называть своё имя.

— Тогда и я не стану.

Пока они препирались, несколько студентов в касках поспешили на помощь девице, и один из них оттолкнул молодого врача от микрофона. Тот пролетел вперёд по проходу и с трудом удержался на ногах. Остановился он как раз у того ряда, где сидела безуспешно пытавшаяся покинуть зал двоица — старик и мужчина в белом халате с зачёсанными назад волосами, — и они, обернувшись, посмотрели на него с сочувствием. С того момента, как в зал вломились студенты, зал словно окаменел, все сидели молча, опустив глаза и с опаской следили за тем, как развиваются события.

— Уберите от него руки, — приказал с кафедры вожак. — Простите, доктор, молодые люди не должны были вести себя так грубо. Сейчас вы получите ответ на ваш вопрос. Ну, давай, да поконкретнее.

Девица кивнула и, вытащив из кармана блокнот, принялась читать:

— Вот вам и поконкретнее. Пункт первый. 10 июня прошлого года ночью у товарища Коно вдруг начались боли в животе и он потребовал, чтобы вызвали врача. Однако надзиратель без всяких на то оснований велел ему ждать до утра. Только после третьего требования был вызван дежурный врач. Первый укол не возымел никакого действия, товарищ Коно потребовал, чтобы сделали ещё один, но боли не прекратились и после него, только на третий раз врачу удалось снять боль. В течение двух последующих дней Коно ощущал сонливость, тело было словно ватное, он снова обратился за врачебной помощью, и ему сказали, что сонливость вызвана, скорее всего, действием введённого ему наркотика, который называется «описко». На вопрос — вреден ли этот наркотик, ему ответили, что от однократного приёма никакого вреда не будет. Отсюда следует: первое — из-за неопытности тюремного врача обезболивающее средство, введённое дважды, не возымело никакого действия; второе — заключённому, без его ведома и согласия, ввели наркотик, в результате чего он два дня находился в сонном состоянии и испытывал сильный упадок сил. Несмотря на то, что вред наркотика для организма очевиден, врач дал по этому поводу лживое и ошибочное объяснение. Пункт второй. 13 декабря прошлого года товарищ Коно за нарушение распорядка был подвергнут наказанию, а именно помещён в дисциплинарный изолятор на пятнадцать суток. Он был вынужден целый день находиться в неотапливаемом помещении даже без матраса, его лишили права на свидания, запретили читать, писать, слушать радио, лежать, заниматься спортом. На третий день товарищ Коно стал жаловаться на холод, слабость и боль в мышцах, но под тем предлогом, что он отбывает наказание, ему отказали в медицинской помощи. Когда он выразил протест, заявив, что лишение возможности заниматься спортом неправомерно, ибо противоречит Правилам внутреннего распорядка, в которых сказано: «Занятия спортом важны для поддержания здоровья заключённого», надзиратель не стал его слушать, и лишь через неделю к нему наконец вызвали врача, но тот не только не смог предложить никаких мер по улучшению безобразных условий его содержания, но дал ложное заключение о том, что якобы «состояние заключённого Коно вполне удовлетворительно». Совершенно очевидно, что тюремные врачи, которые таким образом участвуют в издевательствах и притеснениях заключённых, не способны выполнять свой врачебный долг. Думаю, этого вполне достаточно, чтобы считать тюремных врачей отбросами общества, которые не имеют права на существование. Да примеров можно привести сколько угодно. Пункт третий…