Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти - Шошана Зубофф

К началу 2018 года, тихо перейдя от адаптации к перенаправлению, Facebook уже стоял на пороге того, чтобы превратить кризис в новые возможности. «Несмотря на то что мы сталкиваемся с важными проблемами мы также должны продолжать создавать новые инструменты, чтобы помочь людям связываться друг с другом, укреплять наши сообщества и сближать мир», – сказал Цукерберг инвесторам[1295]. За сообщением Цукерберга последовало заявление ответственного в компании за новостную ленту, в котором было объявлено, что отныне предпочтение в ленте будет отдаваться сообщениям друзей и родственников, особенно сообщениям, которые «вызывают на диалог и осмысленное взаимодействие между людьми мы будем прогнозировать, какие сообщения могут подтолкнуть вас на обмен мнениями с друзьями Это посты, которые вдохновляют на разговор будь то пост друга, ищущего совета новостная статья или видео, побуждающие к оживленному обсуждению Видеотрансляции часто ведут к обсуждению зрителями создавая в шесть раз больше взаимодействий, чем обычные видео»[1296].

Радикальное безразличие означает, что не имеет значения, что внутри трубопровода, пока он наполнен и работает. Замаскированная под отход от злоупотреблений, новая стратегия удвоила усилия в области тех видов деятельности, которые богаты поведенческим излишком, особенно видеотрансляций, предмета давних мечтаний Цукерберга. В статье в New York Times рекламодатели поспешили отметить, что новые правила будут подпитывать «„давнишние“ видеоамбиции Facebook» и что компания ясно дала понять, что видит свое будущее в области видео и видеорекламы. Один рекламщик добавил, что видеоконтент – это «одна из тех вещей, которыми чаще всего делятся и которые больше всего комментируют в интернете»[1297].

За всеми объяснениями засилья дезинформации в онлайн-среде надзорного капитализма стоит более глубокий и более упрямый факт: радикальное безразличие – постоянно действующее приглашение к злоупотреблениям в первом тексте. Оно поддерживает патологическое разделение общественного знания, отказываясь от честного информирования общества ради расширения объема и охвата теневого текста. Радикальное безразличие оставляет пустоту там, где когда-то процветала взаимность. При всех знаниях и всей свободе, которыми они обладают, это та пустота, которую надзорные капиталисты не способны заполнить, потому что это нарушит логику их собственного накопления. Очевидно, что мошеннические силы дезинформации осознают этот факт более четко, чем подлинные пользователи и клиенты Facebook или Google, продолжая учиться использовать слепоту радикального безразличия и усиливать перекосы разделения знания в открытом обществе.

Успешные притязания надзорного капитализма на свободу и знание, его структурная независимость от человека, его коллективистские амбиции, а также радикальное безразличие, которое оказывается возможным, необходимым и устойчивым в силу всех этих трех фактов, толкают нас сегодня к обществу, в котором капитализм не функционирует как средство утверждения инклюзивных экономических или политических институтов. Напротив, надзорный капитализм следует признать глубоко антидемократической социальной силой. Аргументы, к которым я прибегаю, не только мои. Они перекликаются с непреклонной защитой демократической перспективы в «Правах человека» Томаса Пейна, полемическом шедевре, в котором он оспаривал доводы в защиту монархии, выдвинутые в «Размышлениях о революции во Франции» Эдмунда Бёрка. Пейн высоко ставил возможности простого человека и выступал против аристократических привилегий. Среди доводов, приводившихся им против власти аристократии, было отсутствие у нее подотчетности потребностям людей, «потому что нельзя доверять группе людей, ни перед кем не несущих ответственности»[1298].

Антидемократическую и антиэгалитарную махину надзорного капитализма лучше всего понимать как движимый рыночными императивами верхушечный переворот. Это не государственный переворот (coup d’état, «удар по государству») в классическом смысле, а скорее «удар по народу» (coup de gens), свержение власти народа, совершаемое теми, кто скрывается внутри технологического троянского коня, каковым и является Большой Другой. Аннексировав человеческий опыт, этот переворот достигает исключительно высокой концентрации знания и власти, которая оказывает привилегированное влияние на общественное разделение знания – происходит приватизация центрального принципа социального упорядочения в XXI веке. Подобно конкистадорам, молчаливо заклинавшим свои «Требования», надзорный капитализм действует через декларации и навязывает социальные отношения, характерные для традиционной абсолютистской власти. Это форма тирании, которая кормится людьми, но не рождается от их плоти и крови. Этот переворот сюрреалистически превозносится как «персонализация», хотя в действительности он оскверняет, игнорирует, отвергает и вытесняет все, что есть личного во мне и вас.

«Тирания» – это не то слово, которое я выбрала с легкой душой. Подобно инструментарному улью, тирания – это уничтожение политики. Она зиждется на особой разновидности радикального безразличия, при которой каждый человек, кроме тирана, понимается как организм среди организмов, один из многих эквивалентных Других. Ханна Арендт заметила, что тирания – это перверсия эгалитаризма, поскольку она относится ко всем остальным как к одинаково незначительным: «тиран правит сообразно со своей собственной волей и интересом [это] правитель, который один правит всеми, и „все“, которых он угнетает, равны, а именно в равной степени лишены власти». Арендт отмечает, что классическая политическая теория «ставила тирана вне человечества, смотрела на него как на „волка в человеческом обличье“…»[1299] Надзорный капитализм правит посредством инструментарной власти, материализованной в Большом Другом, который, как и древний тиран, существует вне человечества, хотя и парадоксально принимает человеческий облик. Тирания надзорного капитализма требует кнута деспота не больше, чем она требует лагерей и гулагов тоталитаризма. Все, что нужно, можно найти в обнадеживающих сообщениях и смайликах Большого Другого, в давлении других, действующем не страхом, а непреодолимым побуждением к слиянию, в ткани вашей рубашки, пропитанной сенсорами, в нежном голосе, отвечающем на ваши запросы, в телевизоре, который вас слышит, в доме, который вас узнает, в кровати, которая ждет вашего шепота, в книге, которая читает вас… Большой Другой действует от имени беспрецедентной совокупности коммерческих операций, для которых изменение человеческого поведения – условие коммерческого успеха. Он заменяет законный договор, верховенство права, политику и общественное доверие новой формой суверенитета и осуществляемым в частном порядке режимом подкрепления.