Квест империя: На запасных путях. Наша девушка. Империи минуты роковые (сборник) - Макс Мах

– Как твоя фамилия, Моше? – спросил рав.

Макс помолчал секунду, раздумывая, а затем ответил вопросом на вопрос:

– А твоя, добрый человек?

– Меня зовут Шулем Дефриз, – не удивившись, ответил старик.

– Кем ты приходишься раву Мозесу, реб Шулем? – Макс наконец справился с трубкой и закурил.

– Какого Мозеса ты имеешь в виду? – Старик был непоколебимо спокоен, но Виктор ощущал, как нарастает в комнате напряжение.

– Я имею в виду Моше Прагера, – ответил Макс. – Гаона[166] из Праги.

– Он мой прадед. – В словах старика было ощутимо благоговение. Едва ли не трепет. И гордость. Гордость тоже.

– А я ему прихожусь внучатым племянником, – тихо сказал Макс. Голос его звучал ровно, и никаких эмоций в нем не слышалось.

– Вот как! – Старик упер в Макса потрясенный взгляд. – Вчера запела Гора. Она запела впервые на моей памяти, и никто из тех, кому доверено было хранить Реликвию, тоже никогда не слышал песню Горы. Один лишь Моше Прагер, благословенна будет память его, сподобился быть свидетелем Чуда. И вот теперь я. И я послал к вратам Давида посланца. – Старик взмахнул рукой в сторону Гиди. – Потому что так было определено тогда, когда отцы наших отцов еще не увидели света дня. А сегодня ко мне приходит мой собственный дядя, и на груди его щит Давидов, и значит, исполнилось пророчество, которому скоро тысяча шестьсот лет. Воистину нам довелось жить в чудесные времена, во времена исполнения пророчеств.

Старик откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Чувствовалось, что его обуревают сильнейшие чувства. О сигарете, зажатой в пальцах правой руки, он, по-видимому, забыл.

Виктор посмотрел на старого раввина, на Гиди, совершенно очевидно переживавшего огромное потрясение, и перевел взгляд на Макса.

«Ты что-нибудь понимаешь?» – спросил он его взглядом.

«Пока нет», – ответил Макс.

– Реб Шулем, – голос Макса был спокоен, как всегда. – Следует ли понимать вас так, что и у вас есть Магендовид?[167]

Почему-то Виктор сразу понял, что спрашивает Макс отнюдь не о простой шестиконечной звезде, которую евреи носят так же, как православные – крест.

– Да, – старик открыл глаза и посмотрел прямо на Макса. – Но тогда откуда это у тебя?

Он медленно расстегнул белую рубашку и достал из-под нее небольшой предмет, висевший на золотой цепочке. Сняв цепочку через голову, для чего ему пришлось сначала освободить голову от меховой шапки, старик положил этот предмет на стол. И Виктор увидел перед собой серый плоский камень, который, несомненно, был Камнем, сантиметров восьми в диаметре, имеющий очертания оплывшей шестиконечной звезды. В центре звезды имелось отверстие, и Виктор не сомневался, что оно было естественным, то есть было частью формы Камня, а не проделано кем-либо из людей, захотевших повесить его на шею.

Макс посмотрел на Камень, кивнул и стал расстегивать комбинезон. Через минуту рядом с первым на белую скатерть лег второй, совершенно идентичный Камень, отличавшийся от первого только цепочкой. У Макса цепочка была бриллиантовая.

– Расскажите мне о вашем Камне, реб Шулем, – попросил Макс.

– Хорошо, я расскажу, – кивнул старик. – Но сначала я должен спросить тебя.

– Спрашивайте, – согласился Макс.

– Кто твой друг? – Старик смотрел теперь на Виктора.

– Что вы хотите знать, реб Шулем?

– Друг ли он тебе?

– Он мой брат.

– Ты знаешь его давно, – сказал старик.

– Полтора века, – сказал Макс. – Много это или мало, реб Шулем?

– Так долго…

– Да, реб Шулем, так долго. Жизнь, и еще жизнь… Он прикрывал мою спину, а я его. Много это или мало? Он проливал кровь за меня, а я за него, достаточно ли этого, чтобы назвать его другом? Я думаю, правильнее сказать, что Виктор мой брат.

От этих слов у Виктора сжалось сердце.

«Только зареветь не хватало», – упрекнул он себя, но чувствовал, что с этим ничего поделать нельзя. Не показать виду можно, а вот справиться с охватившим его волнением нельзя. И он вспомнил вдруг, как сидели они с Викой на обочине Вайярского тракта, курили и ждали. В пыли на дороге лежала туша мертвого скакуна, а поодаль трупы убитых Виктором морпехов. Где-то под горой горел разбитый штурмовик, а высоко в небе, за гранью небесной сини, во тьме космоса мчался по орбите обреченный «Шаис». В те долгие минуты он окончательно осознал, кем для него является Макс, и чувство это не оставляло его никогда во все последующие годы. Друг? Да. Больше, чем друг. Брат.

«Ах, как же ты верно сказал, Макс! Брат я тебе, а ты мне брат. Да будет так! Аминь!»

– Скажи, Виктор, – неожиданно обратился к нему старик, прервав мысли Виктора. – Не было ли в твоем роду царей?

Вопрос был дурацкий. Просто опереточный вопрос, но вот ведь чудо, Виктор воспринял вполне серьезно. Как-то так вышло, что вопрос глупым не воспринимался. Было в нем что-то, как и во всем этом разговоре.

– Были, – грустно усмехнулся Виктор. – Как не быть, но и вы, дедушка, об этом откуда-то ведь знаете. Откуда?

– Магендовид, – старик кивнул на Камень. – Чувствует царскую кровь. И Гора чувствует. Она, Виктор, помнит многих царей… Какого ты рода, Виктор?

– По матушке Гедеминович, – тихо сказал Виктор и запнулся.

– Ну же, князь! – серьезно попросил Макс, и Виктор вдруг осознал, что в голосе Макса, когда тот называл Виктора князем, всегда присутствовала особая интонация.

– Постой, – сказал он озабоченно. – А ты-то откуда знаешь?

– Как откуда? – искренне удивился Макс. – Ты же сам мне рассказывал… Неужели не помнишь? На Курорте, сразу после отставки…

– Не помню, – признался Виктор. – Все как ластиком стерли. Ничего не… Неважно, – сказал он. – По отцу я Рюрикович. Последний Рюрикович по прямой линии.

Слово было сказано, и Виктор неожиданно почувствовал облегчение. Так, значит, так. По сему и быть!

– Рюрикович, – повторил за ним старик. – Воистину или сроки исполнились, или разумение наше не способно вместить Божьего Промысла.

И тут как-то очень вовремя, как в театре прямо, отворилась дверь, и в комнату вошла давешняя девушка. В руках она держала поднос, а на подносе стояли маленькие фарфоровые чашечки, от которых поплыл к Виктору так давно, казалось, забытый, а потому ностальгически сладкий запах свежесваренного кофе, что у него едва дыхание не перехватило от полноты чувств. А еще на подносе стояла пузатая бутылка со знакомой, но тоже как бы позабытой этикеткой и хрустальные бокалы. «Шарообразные», – с восхищением подумал Виктор, отвлекаясь от мыслей о грозной царской крови. «Courvoisier», – с благоговением прочел он и, быстро взглянув на Макса, подмигнул ему.