Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Ага отправился на передовую и передал туда слова Магомета. Приказ был передан по всему фронту.

Цвет Правоверных представлял собой три пеших отряда. Сбросив неудобные халаты, они шагнули вперед в сверкающих доспехах и, потрясая в воздухе медными щитами, в один голос выкрикнули:

— Да здравствует падишах! Да здравствует падишах!

Дорогу к воротам расчистили; после этого ага галопом прискакал обратно и, оказавшись рядом с желтым знаменем первого отряда, воскликнул:

— Аллах-иль-Аллах! Вперед!

Загудели рога, забили барабаны, отряд, выстроившись в колонну по пятьдесят, двинулся вперед. Движение поначалу было медленным, но уверенным, исполненным неколебимой величественности. Так при Фарсалии маршировал любимый легион Цезаря, так перед началом свирепой схватки вышагивала старая гвардия последнего завоевателя мира.

Подойдя ко рву, новые участники штурма издали назначенный боевой клич и, вдвое ускорив шаг, ринулись вверх по опасному уклону.

После этого Магомет лично спустился в ров и остался там, верхом на коне, с мечом Соломона в руке и булавой Ильдерима у луки седла; услышать его слова было невозможно, однако его пыл воспламенял правоверных — довольно было того, что он на них смотрит.

Был повторен тот же подвиг, который уже пыталась совершить орда, но теперь в беспорядке просматривался порядок. Машина, побитая и разрегулированная, продолжала работать, обеспечивать движение вверх. Уклон выдержал ее вес. Медленно, с задержками и потерями, подъем удалось преодолеть. Нападавших встретил вал перед батареей — снова прорыв, смертоносный лес пик на вершине вала.

Копье императора рассекли надвое, и теперь он действовал боевым топором; однако и он чувствовал, что натиск крепчает. Дым, смешанный с известняковой пылью, висел в углублении и не рассеивался; никто не видел, что происходит на склоне, в то же время нараставшие шум и грохот, несущие в себе разрушительную силу урагана, говорили о том, что подходящее войско бессчетно.

Следить за временем было некогда, однако наконец над валом показался турецкий щит — он блестел, как блестит луна сквозь плотную дымку. На него обрушили целый шквал ударов, но он держался; потом на кучу вскочил янычар, распевавший, как муэдзин, и срезавший острия пик, как жнец срезает неспелую рожь. Роста и сложения он был гигантского. Ни генуэзцы, ни греки не решались к нему подступиться. Император взывал к ним. Однако турок держался, а следом за ним карабкались и другие. Судя по всему, наступил перелом, судя по всему, пролом был взят.

В самый последний миг над схваткой прозвучал клич: «За Христа и за Ирину!» — и перед турком, выскочив из-за пушки, оказался граф Корти.

— Хо! Сын Улубада! Хасан, Хасан! — закричал он на знакомом языке.

— Кто зовет меня? — осведомился гигант, опуская щит и изумленно озираясь.

— Тебя зову я, эмир Мирза. Твой час настал. За Христа и за Ирину! Ну ж!

С этими словами граф во всю мощь ударил янычара по плоскому шлему топором, заставив рухнуть на колени. Почти в тот же миг на оглушенного бойца с верха стены сбросили камень, и он покатился вниз по склону.

На подмогу графу бросились Константин, Джустиниани и другие, но было уже поздно. Из пятидесяти воинов колонны Хасана тридцать уже были на валу. Восемнадцать погибли. Корти неистовствовал, точно лев, однако на вал бросились выжившие из второй колонны, а потом из следующей — преимущество было утрачено. Увидев это, генуэзец сказал:

— Отступим, ваше величество.

— Уже время?

— Нужно, чтобы между нами и этой новой ордой оказался ров, иначе мы все покойники.

Император вскричал:

— Все назад! Именем Христа и Святой Церкви, назад, на галеру!

Пушки, боевые машины, боеприпасы, территория рядом с батареей — все это было оставлено. Константин с Корти отошли последними, лицом к врагу, — враг выжидал, пытаясь понять, что ему уготовано дальше.

Вторая линия обороны, куда и отступили греки, представляла собой корпус галеры — как мы помним, ее перетащил сюда граф Корти и поставил на киль прямо за проломом в стене, а потом заполнил камнями. Влево и вправо от корпуса тянулись до главной стены насыпи из незакрепленного камня, по форме представлявшие собой следующее.

Перед этой линией находился ров в пятнадцать футов шириной и двенадцать глубиной — через него были перекинуты доски, чтобы его можно было быстро преодолеть. На корпусе галеры стояли кулеврины с запасом ядер.

К большому облегчению христиан, которые, как можно легко догадаться, не замешкались при отступлении, им предстал стоявший наготове резерв под командой Димитрия Палеолога и Николаса Гуделли.

Забравшись на палубу, император поднял забрало и посмотрел на флаг империи, который обвис на обрубке мачты, — день был безветренный. Вне зависимости от того, что он подумал и почувствовал, никто не увидел у него на лице неподобающего случаю выражения. Факт, не ведать которого он не мог: что на том рубеже навеки закончится история его империи, не поколебал его решимости и самообладания. Димитрию Палеологу, который, протянув руку, помог ему взобраться на борт, он сказал:

— Благодарю тебя, родич. Не будем терять веры в Бога. Открыть огонь.

Янычары, ошеломленные видом этого нового и неожиданного укрепления, хотели было отступить, но не смогли; напиравшие сзади колонны гнали их вперед. На краю рва шедшие первыми предприняли отчаянную попытку остановиться и спастись от неизбежного — и во множестве сорвались вниз, где их ждала та же судьба, что и ордынников: они превратились в недвижные комья, только в ярком облачении вместо бычьей шкуры или косматой кошмы.

С флангов полетели болты и камни; болты и камни полетели с верха стены; с галеры — шрапнель, и дребезг щитов правоверных напоминал дребезг пустых колесниц, проезжающих по улицам Помпея. Проклятия, молитвы, вопли, стоны, крики долетали лишь до ушей Всемилостивого. Разверстая пасть прожорливого чудища поглотила колонну с той же стремительностью, с какой Магомет гнал ее вперед от главного рва, — такой удачной оказалась новая линия обороны.

Еще один, последний, ужас. Когда ров уже был частично завален, христиане пустили в ход горшки с горючей жидкостью — вклад в оборону Иоганна Гранта — и принялись лить ее на корчащуюся толпу. Углубление тут же превратилось в пекло, а точнее, в печь, из которой удушающим облаком поплыл запах горелой человеческой плоти!

Осажденные возвеселились, и не без причины, — им с легкостью удалось отразить натиск неотразимого Цвета Правоверных, и в их боевом кличе даже появились ноты радости. Примерно в то же время некто соскочил со взмыленного коня, вскарабкался по неудобным ступеням на палубу галеры и передал императору донесение:

— Ваше величество, Иоганн Грант, наемник Минотль, Каристос, Лангаско и итальянец Джеромо все полегли. Влахерн в руках у турок, они двигаются в этом направлении. Орды на улицах. Я сам их видел, слышал треск дверей и крики женщин.