Записки музыковеда 4 - Игорь Резников

похоронами великого композитора, умершего в один день со Сталиным). Оба поста легли в основу главы в книге «Записки музыковеда». [spoiler=спойлер (показать)]https://author.today/reader/198354/1722325 [/spoiler]

Сегодня я хочу обратиться к самому последнему из завершенных сочинений Сергея Сергеевича — его Седьмой симфонии.

Простой, ясный, глубоко выразительный язык этого произведения нашел моментальный отклик в сердцах коллег Прокофьева и слушателей во всем мире. Даже власти, на протяжении многих лет мучившие композитора жестокой критикой, дававшие ему наставления, как следует писать музыку, остались на сей раз довольны. Д.Д. Шостакович после премьеры симфонии 11 октября 1952 года в Москве под управлением С. Самосуда направил Прокофьеву восторженное письмо. Он завершал его словами: «Желаю вам жить и создавать по крайней мере еще сто лет. Слушая такие произведения, как ваша 7-я симфония, становится жить гораздо легче и веселее». Увы, пожелание Шостаковича оказалось невыполнимым. Прокофьева не стало менее чем через полгода после премьеры симфонии.

После написанных в военные и первые послевоенные годы монументальных Пятой и Шестой симфоний, Седьмая поражает своими скромными, почти камерными размерами, проникновенностью лирического высказывания, чарующим мелодизмом. Нет сомнения, что симфонию насыщают автобиографические черты — словно бы добрый, чуть грустный взгляд на прошедшую жизнь со всеми ее тревогами и радостями. Я с удовольствием воспользуюсь здесь словами нашего коллеги по АТ Александра Хоменко:

Даже в Седьмой симфонии — произведении прощальном, где чувствуется затаенное дыхание смерти, Прокофьев не истерит и не устраивает бурю трагизма. Это как благодарность жизни просто за то, что она была. Иначе Солнечный богач уходить не мог.

Первая часть открывается широкой и распевной, в духе русских песен, элегической темой главной партии — мудрое, доброе, чуть подернутое печалью размышление о жизни. Эту тему сменяет побочная — светлая, романтически-приподнятая, с благородными очертаниями. Всякий раз, когда я слушаю эту часть симфонии, я не могу отделаться от одной встающей перед моими глазами картины. Автор, не в состоянии заснуть, проникнутый размышлениями о прожитой жизни, в волнении встает, подходит к окну и перед ним, освещенная ночным светом, открывается величественная панорама его родной Москвы, над которой сверкают звезды Кремля. Разумеется, это мое субъективное восприятие, и каждый найдет здесь свои образы и ассоциации. А неожиданным контрастом к этой теме возникает таинственное, сказочное звучание курантов, отсчитывающих часы и мгновения жизни.

Вторая часть — это торжество и расцвет жизни. Молодость цветет и ликует, слышится то всепоглощающая радость, то сердечный, задушевный, по-юношески свежий лиризм. Мы покидаем этот праздник на его вершине, когда чувства уже бьют через край. Эта часть — один из прекраснейших симфонических вальсов, какие мне известны.

Напевная, плавная, углубленная тема третьей части возникает в просветленном звучании струнных. Проходя четыре раза и в сущности являясь темой с вариациями, она разворачивается перед слушателями с исчерпывающей полнотой. В среднем разделе неожиданно появляется таинственный, несколько фантастический марш — возникает перекличка с «курантами» первой части. После этого возвращаются первоначальные образы этой части, но в сжатом, сокращенном виде, как напоминание.

Завершает симфонию живой, остроумный, полный веселья финал. Образ мудрой зрелости сменяется картинкой беззаботных шалостей и забав. "И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть". Известный немецкий музыковед Детлеф Гойови остроумно назвал стиль финала «социалистическим сюрреализмом». Танцевальный ритм, дразнящие всплески мелодии — всё здесь шутит, шалит, куролесит и одновременно создает атмосферу ожидания. После стремительной, зажигательной первой темы появляется вторая — бодрая маршевая мелодия. Вначале изложенная в духе личного высказывания, она затем приобретает массовый характер. Вновь после этого следует всплеск веселья. Драматургическая кульминации всего произведения наступает в самом окончании — возвращается и звучит как величественный апофеоз гимническая тема первой части. А когда умолкает эта широкая, волевая мелодия, снова слышатся «куранты», на сей раз на фоне мерного отстукивания рояля, арф и колокольчиков. Это, без сомнения, прощание композитора со сказкой жизни — постепенно истаивающей, как милое воспоминание.

После Седьмой симфонии Прокофьев начал работу еще над рядом сочинений — Концертино для виолончели, Концертом для двух фортепиано и струнного оркестра, Сонатой для виолончели соло и фортепианной сонатой № 10. К сожалению, ни одно из этих произведений мастер не успел завершить. Концертино, которое Прокофьев намеревался посвятить Ростроповичу, великим виолончелистом и закончено, и он его исполнял. Виолончельную сонату по наброскам композитора восстановила и исполнила в 1972 году Наталья Гутман. Другие сочинения так и остались в виде разрозненных фрагментов.

В 1953 году в США первым из зарубежных исполнителей Седьмую симфонию Прокофьева с огромным успехом исполнил Юджин Орманди. В 1957 году за создание Седьмой симфонии Сергей Сергеевич Прокофьев был удостоен Ленинской премии. Увы, ни до того, ни до другого события он не дожил.

Считаю совершенно справедливой ремарку Ларисы Кириллиной, которую помещаю здесь, на виду у всех читателей:

Может быть, стоило бы добавить, что тихое окончание с курантами Прокофьев был вынужден заменить торжествующим (по настоянию Самосуда и других товарищей, полагавших, что с громким окончанием симфония получит Сталинскую премию первой степени, а деньги С. С. были очень нужны). Теперь обычно играют с авторским тихим окончанием. Так, конечно, правильнее.

Глава 13. Русские пианисты

Поэт фортепиано

1 мая исполнилось 150 лет со дня рождения Константина Николаевича Игумнова, выдающегося пианиста и педагога.

Константин Игумнов родился в городе Лебедяни. Сейчас это название мало что говорит большинству людей. Но во времена игумновского детства имя города было на слуху у многих — в Лебедяни проходила знаменитая конская ярмарка, описанная, в частности, в одной из глав «Записок охотника» Тургенева. В наше время Лебедянь — тихий городок в Липецкой области. Но там существует Дом-музей Игумнова, где проходит традиционный фестиваль его имени. Автору этих строк довелось дважды в 90-е годы побывать на этом интересном мероприятии и услышать воспоминания и игру еще бывших тогда в живых учеников Константина Николаевича. За этим вставал образ глубоко оригинального мастера, художника редкостно цельной человеческой и артистической натуры, огромного обаяния, простоты и благородства.

Впрочем, с одной из учениц Игумнова, Марией Гамбарян, которую сам Константин Николаевич и все ее соученики по игумновскому классу ласково называли Манюрой, мне довелось познакомиться лично. Дело в том, что моя жена и я были в приятельских отношениях с супругами Татьяной и Александром Трещевыми, коллегами моей жены. Татьяна приходилась родной внучкой академику Дмитрию Николаевичу Ушакову, создателю «Толкового словаря русского языка» и ближайшему другу Игумнова. Трещевы жили в том же доме в Плотниковом переулке, что и Игумнов, мы с женой