Oh, Boy! - Мари-Од Мюрай

— Не ори так, Барт, — взмолился Симеон, болезненно морщась.

— О’кей, могу вообще отвалить.

— Я этого не говорил, — прошептал младший брат, вконец измученный.

Барт стоял в нерешительности, ни туда ни сюда. Его взгляд остановился на кронштейне.

— Что это за хрень?

— Капельница.

Симеон откинул простыню, демонстрируя свою руку. Барт увидел выходящую из-под пластыря трубку. Его передернуло.

— Закрой скорее. Гадость какая.

Он повалился на стул, тяжело вздохнул:

— Что за мрак, ну что за мрак! — и вытащил из сумки журнал, купленный по дороге.

— «Спиру»?[6]— Симеон не сумел скрыть удивление, увидев, что читает его брат.

— У них не было «Фрипуне», — буркнул Барт. — Ну да, я дурак! Даже когда ты этого не говоришь, я вижу, что ты хочешь сказать.

Он сунул в рот жевачку и уткнулся в свой комикс с таким сосредоточенным видом, как будто читал по меньшей мере Декарта.

— Ты мне не достанешь «Трактат о методике»? — тихо попросил Симеон.

Барт раздраженно вздохнул, словно его оторвали от важного дела. Перерыл сумки, безбожно разворошив конспекты и ксерокопии. Лежа на боку, Симеон смотрел на это и молча страдал.

— «Трактат о методике»… На, вот он. Тощий какой, — заметил Барт. — Про что там говорится?

— Трактуется про методику, — пошутил Симеон, пытаясь повернуться на спину.

Трубка капельницы пошевелилась, и он испугался, как бы она не сорвалась.

— Барт, ты… ты не помог бы мне приподняться?

— Да что ж это такое! — вскипел Барт. — Нельзя в кои-то веки почитать спокойно!

Он подошел к кровати, оперся коленом о матрас и довольно неловко подхватил брата под мышки. Симеон подтянулся, потом в изнеможении откинулся на подушку, вымотанный даже таким усилием. Барт увидел наконец то, что все это время старался не замечать: четырнадцатилетнего мальчика, который как умел цеплялся за жизнь. Он сел на кровать и уткнулся лбом в лоб брату.

— Я говно, — тихо сказал он. — Но мне хреново, знаешь как хреново. Я тебя не очень достал?

Симеон не мог ответить — в горле стоял ком. Скоро они уже мирно читали, каждый свое, во внушительном безмолвии больничного вечера. В 18:30 Мария принесла ужин: овощной суп, цыпленка с рисом, карамельный крем. Симеон пытался есть, но скоро почувствовал дурноту и отодвинул поднос.

— Невкусно? — спросил Барт.

Симеон выдавил слабую улыбку, вдруг превратившуюся в страдальческий оскал.

— Барт?

— М-м-м?

— У меня живот болит.

Старший брат никак на это не отреагировал. Симеон бледнел на глазах.

— Больно, — прошептал он.

Барт вылетел в коридор. Там было пусто.

— Кто-нибудь, помогите! — позвал он.

Никого. Только закрытые двери. 115. 116. Барт заорал:

— Помогите!

Одна из дверей открылась. Вышел профессор Мойвуазен.

— Что тако… А, это вы?

— Нет, Симеон, — пролепетал Барт. — Он умирает.

У него это как-то само сорвалось. Врач бросился в 117-ю палату. Симеона рвало. Когда все закончилось, Мойвуазен знаком подозвал Бартельми.

— Вы сейчас заставили меня исполнять обязанности санитара, г-н Морлеван, — сказал он, стараясь подавить раздражение. — Если возникают какие-то проблемы, у изголовья есть кнопка вызова. А пока санитарка не подойдет, вы сами можете подать судно и поддерживать брата, когда его рвет.

Барт с вежливым сожалением отклонил предложение:

— Нет, это я не могу.

У Никола даже ноздри затрепетали от сдерживаемой ярости.

— Не можете? — переспросил он лишенным всякого выражения голосом, все еще не давая воли гневу.

— Нет, не могу. Ну давайте, ругайте меня, — с видом фаталиста вздохнул Барт.

Без Симеона Моргана была лишь тенью прежней девочки. А все этот ноль, который она сегодня получила в школе. Одна-одинешенька в своей каморке, Моргана рылась в портфеле, пока не нашла листок с домашним заданием. «Пусть мама подпишет», — велела учительница. Она не знала, что у Морганы больше нет мамы. Моргана ей не говорила об этом, а социальная сотрудница попросту забыла сообщить в школу. Потому что про Моргану вообще, как правило, все забывали.

— Да что с тобой такое? — выговаривала ей учительница, которая в глубине души недолюбливала эту дурнушку-отличницу. — Ты не выучила урок? Смотри, у Лексаны 10!

А теперь надо было, чтобы кто-то подписал этот ноль. Но кто? Моргана не знала телефона Бенедикт. Она понятия не имела, где живет Жозиана, которая отняла у нее младшую сестренку. Симеон был в клинике Сент-Антуан, но где эта клиника? А Бартельми? Разве есть адрес у сквозного ветерка.

Моргане пришло в голову, что она может сама подписаться, скопировав мамину подпись. Это, наверное, преступление, но что ей еще остается? А есть ли у нее образец подписи? Она снова стала рыться в портфеле и наконец нашла записку, которую когда-то учительница, прочитав, вернула ей.

В записке говорилось: «Будьте так добры, разрешите моей дочери Моргане сегодня, во вторник, 19 октября, не ходить в бассейн. Она немного простужена и кашляет. Заранее благодарю». И подпись: «Катрин Дюфур». Читая эту записку, страшную своей обыденностью, — немудрящую записку матери, у которой приболела дочка, — Моргана почувствовала, что сердце у нее вот-вот остановится. Все это было так близко, вот только что, вчера. Слова выглядели еще совсем живыми. Моргана обвела глазами комнату, как ребенок, которому что-то приснилось. Ее взгляд снова упал на домашнюю работу. Ноль. Моргана как сомнамбула взяла ручку и, сильно нажимая, недрогнувшей рукой подделала подпись.

— Ку-ку!

Это был Барт. Моргана поспешно перевернула листок, скрывая свой позор и свое преступление. Она встала, стиснув руки словно в мольбе.

— Что это с тобой, а? — спросил Барт с присущей ему дикарской бесцеремонностью.

— Я очень плохо сделала, — призналась девочка и разразилась рыданиями, не вмещающимися в ее маленькой груди.

— И что же ты такое сделала? Да перестань ты выть!

Моргана всхлипывала: «Я… я…», и больше ничего не могла выговорить. Барту хотелось пришибить ее портфелем.

— Я… я получила но-о-ль!

— Ну вот, приехали! — сказал Барт с наигранным негодованием. — Ты и так уже уродина. Если еще и дурой станешь…

Он уселся на кровать и проворчал: