Любиево - Михал Витковский

— Heute bin ich müde, lass mich allein…[34]

Потом договаривается на среду, до которой Дианка на самом деле не знает, доживет ли.

За баром сегодня Винсент: высокий симпатичный австрияк, такие, как Дианка, раскручивают его гешефт. Из музыкального аппарата доносятся то хиты последнего лета, то Эдит Пиаф. В другом зале молодые стрихеры играют на игровых автоматах. Вот негритянка, некрасивая, грязная, от нее ужасно воняет, и Дианка знает, что она бездомная, что ее затянуло в омут порочного круга, что сама она закончит так же, если этим вечером не произойдет чудо. А лапочка-Винсент велит охраннику вывести негритянку. Вдруг вваливается банда развеселых местных плейбоев: старые, в разноцветных банданах, в цепях, перстнях. Шумные и раздухарившиеся, прямо из страны по имени Майами, страны звездочек, дринков и красных лимузинов с музыкой на полную катушку. Из страны фотообоев и выцветших снов, которая совсем рядом, в голове каждого плейбоя. Они заказывают виски и курят красные «Мальборо» — они не заботятся о здоровье. Лысые и чудовищно толстые: как же, однако, богатство обостряет каждую черту характера, — думает Милан-философ из спального района в Братиславе. Потому что, если кто-то пожрать не дурак и к тому же беден, он становится всего лишь толстым, но если он богат (в представлении Дианки каждый австрияк — богач), то будет выглядеть как эти, гаргантюазно. Или если какая-нибудь тетка хабалистая и богатая, то сразу может на себя навесить целый ювелирный магазин, надеть золотое пальто, меха и вообще переплюнуть любую опереточную диву. От орущих на все заведение, несдержанных во всем плейбоев Дианке никакого толку, пока они держатся одной компанией. Ибо она уже настолько опытна, что кладет глаз только на смущенных одиноких папиков, забившихся в угол забегаловки. Новый взрыв необузданного гогота лысых. А настоящие «необузданные» — красивые молодые русские — сидят тихо по углам и считают в карманах грязных джинсов последнюю мелочь. Или еще один тип клиентов, отмеченных богатством: сорокалетние тетки со своими ужимками и гримасами: каждая напоминает какого-нибудь зверька — горностая, попугая, сову… Все увешанные браслетами, места живого нет от подтяжек на физиономии. Это им двухметровые красавцы из страны пошлого блеска и дешевых забав помогают снять или надеть манто, им пододвигают пепельницы, дают огонька, открывают двери только ради того, чтобы их взяли. Да и стул подадут, пододвинут.

К ним сразу подлетают, стараются услужить, а они — подмигивают в ответ, шлепают их неловко и нежно или строят обиженные мины: «У-у, противный, с другим пойду сегодня!» Старые и гадкие, они совершенно не лысеют (пересадка), не седеют (краска), у них нет морщин, высокие, сытые — только по общему пресыщенному выражению лица можно определить их истинный возраст. Потому что они все уже успели себе заменить. Даже выражение лица: усвоили мимику чешских актрис, старых соседок с перманентом в мелкий бес… все у этих коз — и браслеты, и кольца, и портсигары, и зажигалки — все в брильянтах, в рубинах, на все успели накопить за долгие годы. А рядом самцы с большими лысыми репами — банда таксистов. Попивают пивко, покуривают какие-то коричневые сигаретки, горланят на всю забегаловку. Металлические перстни с черепами. А если не лысые, то известно, что такое все эти их прически: сзади длинно (иногда даже до пояса), спереди «под ежик», волосы обесцвеченные. И вот уже один из них идет походкой старого моряка к музыкальному аппарату и заказывает целую программу из немецкого диско-поло о любви. С подпевками. Из ящика льется теплый женский голос. Да, только шницеля и пива им не хватает для полного счастья, — думает Дианка и грызет ногти.

Во втором зале обычные мужики-работяги играют в бильярд. Да как играют — до изнурения, по шесть часов. Как будто им совсем не нужно зарабатывать! Ах да, они еще и бутерброды здесь заказывают! Те, что подороже… Затейливо оформленные и поданные к самому бильярдному столу, а известно — за доставку надо платить. Ох уж эти бутерброды с колбаской, огурчиком, с помидорчиком… Иногда двери в «Альфи» открыты и дует. Кое у кого из ребят — настоящих колл-бойз[35]— постоянно звонят мобильники. Они размещают в гей-журнальчиках объявления со своими телефонами и фотками. Принимают звонок и неторопливо идут к дверям, выходят и долго разговаривают перед баром. Да, Эрос слушает, да, Гиацинт слушает — все имена выдуманные. Потом звонят из автомата своим девушкам, невестам в Праге, в Москве:

— Да, работаю в ресторане, не могу дождаться, когда накоплю на нашу свадьбу, золотце ты мое… Твою посылку с носками и чистым бельем получил, спасибо…

А то иногда войдет какая-нибудь худая, нервная и лысая, сядет у барной стойки, закажет пива и весь вечер напролет чиркает зажигалкой. А попроси ее дать огонька, тут же как будто отключается. А потом входит польское чмо. Натуралы. С чем-то таким пошлым в глазах, с агрессией. Они здесь зарабатывают, отвращение подавляют. И носят футболки с большой красной надписью POLSKA на спине. И с порога:

— Блядь, блядь, урою ублюдка.

Дианка панически их боится. Но есть и один симпатичный поляк. Как раз слышно, как он разговаривает с кем-то о том, что вернулся из Франции, из Канн, что ничего не заработал, зато проигрался до нитки, и, если бы друг не выиграл на автомате, не на что было бы вернуться, и он тоже попал бы в порочный круг. Рассказ закончен, ибо что такое порочный круг никому в этой забегаловке и ее окрестностях объяснять не надо.

Сейчас Дианка встает и выходит из бара, из этого тяжелого воздуха, пропитанного дымом сигарет, запахом шницелей, пива, духов… Идет в соседний парк, где стоят, переминаясь от холода, такие же, как она, — у которых нет средств даже посидеть в забегаловке. Там, на улице, все выглядит совершенно так же, как и в давние времена. Стоят и стоят, а старые, толстые и лысые клиенты ходят между запаркованных вдоль тротуаров машин, иногда кто-нибудь кого-нибудь изобьет до крови или приедет полиция, и все разом как сквозь землю проваливаются.

Вот тогда и появился в ее жизни тот самый юрист, который превратил ее на три месяца в наседку-домоседку. Взамен за мытье посуды и секс он проявил заботу о стертой до кости Дианкиной ноге, внимание ко всем ее болезням, которые она приобрела за пять дней, пока была бездомной и спала… впрочем, поспать-то ей и не пришлось. Потому что метро закрывали такими решетками, которые спускают с потолка, как в старых замках. Все закрыли, подняли разводные мосты, красный свет для Дианки из Братиславы! Первая ночь, казалось, никогда не кончится! Так и простоял Милан с двенадцати ночи до утра на морозе. И ничего не происходило. Подсвеченные уличным фонарем, падали снежные хлопья — это не Событие… Ну разве что проедет роскошный обтекаемый «мерседес», только теперь Дианка тосковала не по «мерседесам», а по собственной комнате в братиславском панельном доме, по приготовленному мамой ужину, по чаю и школьным домашним заданиям. Вот только паспорт… Ну, словом, — не было больше у нее паспорта. Почему Милан уехал? Потому что суп оказался пересоленным. Дианка приехала сюда год назад, потому что у нее были проблемы в школе, потому что ей не нравились мамины обеды, а из кухни несло горелым… Вот и все причины. А еще потому, что ей предстояло идти в профтехучилище из-за слишком плохих оценок, потому что то одно, то другое. Потому что жизнь вообще проходила где-то в другом месте и состояла из танцев с миллионерами и питья шампанского, а не тут, дома, со всеми этими запахами горелого. Идея возникла внезапно, кое-что Дианка украла, продала и, в чем была, поехала. Потом, когда уже сошла в Вене, поняла, что если и есть рай, то он здесь, что она уже никогда никуда не вернется, и выбросила паспорт в водосточный люк.