Как все было - Джулиан Барнс

Я слишком долго валял дурака, это прискорбная истина. Немножко, пожалуй, можно, при условии если под конец уразумеешь, что всю жизнь выступать в роли Пето[35]несерьезно. Откажись от нее, Олли. Возьми себя в руки. Настал решающий момент.

Прежде всего бросаю курить. Поправка: я уже бросил курить. Видите, как серьезны мои намерения? Я столько лет выражал себя или по крайней мере украшал себя ароматными плюмажами табачного дыма. С первых обывательски-трусливых сигарет «Посольские» в незапамятно давние времена, через обязательное, шикарное, как шлепанцы с монограммой, «Балканское собрание», через кривляние с ментолом и грубо, нищенски урезанным содержанием никотина, через подлинные самокрутки Латинского квартала (с ароматическими добавками или без) и их фабричные эквиваленты (эти стахановские поленья с неискоренимым резиновым привкусом, от которого некуда деваться), и все это завершилось надежным, ровным плоскогорьем современных «Голуаз» и «Уинстон», и к ним изредка– острая приправа из маленьких шведских штучек, названных, как все дворняги, – «Принц». Уфф! И от всего этого я теперь отрекаюсь. То есть уже отрекся, минуту назад. У нее я даже не спрашивал. Просто я думаю, что она этого захочет.

Во-вторых, я поступлю на работу. Это мне проще простого. Убегая из паршивой школы английского языка имени Шекспира, я прихватил с собой стопку их хамски шовинистской гербовой бумаги и теперь располагаю всевозможными рекомендательными документами, превозносящими мои таланты в расчете на вкусы самых разных потенциальных работодателей. Почему я оставил прежнее место? Увы, умерла моя матушка, и я вынужден был заняться поисками подходящего приюта для престарелых, чтобы поместить там бедного папашу. А если отыщется кто-то настолько бессердечный, что захочет в этой версии удостовериться, я к такому работать так и так не пойду. Моя матушка уже много лет умирает, это мне очень помогает в жизни, и бедный папочка часто нуждается в смене гериатрических подходов. Как он мечтает любоваться зеленым лесным прибоем! Как любит вспоминать те давние времена, когда голландский жук-древоточец еще не погубил рощи английского вяза, когда подножия холмов Англии еще не заросли колючим остролистом. Через окно в своей комнате мой старик смотрит в прошлое. Тук-тук-тук! – стучит в лесу верный топор древнего лесника, вырезая на узловатом стволе рунический знак в виде клина, чтобы предостеречь других лесников, что здесь произрастает ядовитый мухомор. А вон бурый мишка-медведь резвится на мшистой поляне… Ничего этого никогда не было, а мой отец, если хотите знать, – порядочная сволочь. Напомните мне, я вам как-нибудь в другой раз про него расскажу.

А в-третьих, я намерен вернуть Стюарту долг. Я не Гульельмо-Предатель[36]. Честность и простодушие будут впредь моим знаменем. Шутовская маска для сокрытия разбитого сердца мне больше не надобна – долой ее. Раскланиваясь, я вежливо приподниму на прощание пантофли с бубенчиками – если пантофли приподнимают. Иными словами, я прекращаю валять дурака.

СТЮАРТ: Я вот что думаю. Надо как-то помочь Оливеру. Это наш долг. Он бы сделал для нас то же самое, окажись мы в беде. Так было жаль его тогда, в цветочном магазине. У него нет работы. И нет уверенности в себе – а ведь Оливер с самых ранних лет всегда был в себе уверен. Он ни перед кем не пасовал, даже перед своим папашей. Это, я думаю, и лежит в основе всего. Если тебе пятнадцать лет и у тебя такой отец, а ты умеешь дать ему отпор, то тебе весь мир не страшен. Но сейчас Оливеру страшно. А все эта ужасная история с испаноязычной девицей. У прежнего Оливера ничего такого не могло приключиться, а даже если бы и приключилось, он бы наплевал и как-нибудь да вывернулся. Придумал бы какую-нибудь шутку, обернул бы все в свою пользу. Но чего уж точно бы он не сделал, так это не пошел бы и не купил ей наутро колоссальный букет, да еще потом попался бы на месте преступления. Он словно бы попросил: пожалуйста, никому не рассказывай, не раструби на весь свет, а то меня могут обидеть. В прежние времена никогда с ним такого не бывало. И как он жалостно тогда сказал: я засыпался сегодня ночью! Так школьники говорят. У него действительно все четыре колеса отвалились, уж поверьте мне. Мы должны постараться ему помочь.

ДЖИЛИАН: Не знаю, что и думать. У меня дурные предчувствия. Вчера вечером Стюарт вернулся вечером с работы, как всегда бодрый, жизнерадостный, поцеловал меня, обнял за плечи и усадил, словно собрался сообщить что-то важное. И спрашивает:

– Что, если нам поехать немного отдохнуть? Я улыбнулась.

– Конечно, неплохо бы, но мы ведь только вернулись из свадебного путешествия.

– Ну, когда это было. Целых четыре недели назад. Вернее, даже пять. Поехали?

– М-м.

– Возьмем, может, с собою Оливера. Ему надо немного встряхнуться.

Я сначала ничего не ответила. Сейчас объясню почему. У меня была подруга – она и есть, но мы временно потеряли связь, – по имени Алисой. Мы учились вместе в Бристоле. Родные у нее жили в Сассексе в сельской местности, хорошая семья, нормальная, благополучная, любящая. Ее отец от них не убегал. Алисой вышла замуж сразу, как окончила университет, в двадцать один год. И знаете, что сказала ей мать вечером накануне свадьбы? Сказала совершенно всерьез, будто передавала совет, который у них в семье переходит от матери к дочери с незапамятных времен; «Полностью откровенной с ними быть не стоит».

Мы тогда вместе посмеялись. Но слова эти застряли у меня в памяти. Материнский совет дочерям, как управлять мужьями. Ценные истины, наследуемые по женской линии на протяжении столетий. И к чему же сводится эта накопленная мудрость? «Полностью откровенной с ними быть не стоит». На меня это нагоняло тоску. Я думала: «Ну нет, когда я выйду замуж, если выйду, у меня все будет честно и в открытую. Никаких хитростей, расчетов, недомолвок». И вот теперь начинаются недомолвки. Выходит, это неизбежно. Что же получается? По-вашему, иначе брак невозможен?

А что еще я могла сделать? Если честно, то я должна была рассказать Стюарту о том, как Оливер появился на пороге и как я распорядилась его цветами. Но тогда надо было бы рассказать и о том, что назавтра он позвонил по телефону и спросил, понравились ли мне цветы. Я ответила, что выбросила их, и в трубке стало тихо, а когда я в конце концов произнесла: «Алло, ты слушаешь?» – он только сказал в ответ: «Я тебя люблю», – и отключился. Надо было все это рассказать Стюарту?

Конечно, нет. Я просто обратила в шутку его предложение о поездке: «Значит, тебе со мной уже стало скучно?» Как и следовало ожидать, Стюарт понял все наоборот. Он решил, что я обиделась, забеспокоился, принялся уверять, что очень меня любит, а это было совсем не то, что я хотела в ту минуту услышать, хотя, с другой стороны, я, конечно, хочу это слышать всегда.

Я обратила все в шутку. Я ни о чем не умалчиваю, я просто обращаю все в шутку. Уже?

СТЮАРТ: По-моему, Джилиан обиделась на мое предложение поехать куда-нибудь нам втроем. Я хотел ей объяснить, но она вроде как оборвала меня. Ничего такого не сказала, но, как всегда в таких случаях, отвернулась и чем-то занялась и чуть-чуть против обычного помедлила с ответом. Смешно, но мне уже кажется, что эта ее манера мне знакома всю жизнь.