Ночной консьерж - Йенс Фишер

Наконец после двухсот граммов Ганди начал свою исповедь. Он сын итальянского криминального авторитета, который последние тридцать лет контролирует в Швеции бог знает сколько всего. От подпольных тотализаторов до торговли секс-рабынями из Восточной Европы. Сам Ганди пребывает в глубоком социальном кризисе. Маленькое окошко в реальный мир, которое люди зовут телевизором, неожиданно внушило наследнику империи, что жизнь проходит мимо него.

– Я будто читаю между строк, понимаешь Серж? Вот сюжет в новостях о беспорядках в Париже. Там парни, девчонки, мои ровесники переворачивают автомобили, громят витрины…

– Хочешь стать активистом левого движения? – У Сержа вышло «аквистом», поэтому он не был уверен, что Ганди не принял его слова за пропаганду дайвинга.

– Дерьмо! Все это полное дерьмо! Я там, в этих сюжетах, вижу на заднем плане лица… совсем не такие, какие окружают меня всю жизнь. Не лучше, не хуже, просто в них есть что-то, чего у меня нет…

– Ага! Нужна новая игрушка? Богатый избалованный ребенок решил, что если у него чего-то нет, то он должен получить это немедленно!

– Ты хочешь меня задеть? Еще одна, далеко не лучшая форма тщеславия, присущая… гм… персоналу. Извини за прямоту. Но должен признать, ты прав. Я действительно не могу сидеть на месте, когда знаю, что у меня нет этого… важного, того, что есть у них. Мне кажется, у меня воруют мою молодость. Я досыта наелся семейными деньгами, привилегированным положением, постоянным эскортом из прислуги, секретарей, охранников, отцовских солдат. Я хочу пожить как самый обычный человек, к которому на улице подходит репортер и спрашивает: «Что вы думаете про Обаму?» А я на ходу жую хот-дог и бросаю ему: «Извините, тороплюсь на свидание к девушке, поэтому отстаньте от меня. Я думаю, Обама – черный». Меня окружают чертовы вуайеристы! За мной все время подглядывают, даже в туалете. Мужик, ты не можешь понять, что это такое и как это может достать!

Ганди покрутил головой на длинной тощей шее, которую студентки театрального училища назвали бы аристократичной, а работницы предприятия общественного питания № 34 – цыплячей. Студентки в этот момент рылись в сумочках за соседним столиком и смеялись, строя им глазки. Работницы общепита монотонно резали цыплячьи шеи, и белый пар валил из кухонь многочисленных ресторанов в московское небо, создавая из него полотно мучнистого цвета. Одинокий самолет прочертил линию с края на край. В разгар дня в центре города было подозрительно безлюдно. Ни слуг, ни охраны, ни бойцов-гангстеров. Даже прохожие куда-то подевались.

– Я хочу пожить как нормальный человек. – Ганди разлил из графина остатки рома. Серж присоединился к тосту. – И хочу, чтобы ты помог мне.

– Богатые сходят с ума!

– Расценивай как угодно! Пусть это будет для тебя эксцентричной выходкой, странностью типа рыбалки голышом в пустыне! – Ганди понизил голос, будто их и вправду кто-то мог подслушать. – Я исчез на пару недель. Для всех я прохожу практику в ашраме Йоши Пури, под руководством духовного наставника нашей семьи. У него закрытый, хорошо охраняемый монастырь для наследничков вроде меня, кинозвезд и прочей шушеры. Короче, семья за меня спокойна. А я хочу это время прожить в России, как простой студент. Никаких лимузинов и пятизвездочных апартаментов! К черту кокаин и коллекционный коньяк! Хочу жить в обычной квартире, общаться с самыми обыкновенными парнями, моими ровесниками. Знаешь… я даже хотел бы поработать! – Ганди произнес эти слова с очаровательным смущением. – Все равно кем и где, хоть посыльным на побегушках. Могу что-нибудь поделать для тебя. Обслуживать обслуживающего… До какого постмодерна мы докатились!.. Видел бы Дюрренматт. Короче! Ты мне поможешь?

– М-м… – Серж промычал красноречиво, как корова, которая в прошлой жизни была Цицероном. Ему было бы гораздо легче, если бы Ганди заказал полет на Луну на частном вип-звездолете в компании женской сборной России по баскетболу. Или вечеринку в Конго с похмельным свержением конституционного строя. Но…

– Я в тебя верю, Серж… Ночной Консьерж Москвы. Как же мне хорошо здесь! Среди Кремлей и заводов! Среди помоек и парковок! Как хорошо… – Ганди начал клевать своим вздернутым носом. Сержу показалось, он засыпает, но итальянец неожиданно встрепенулся и погрозил пальцем студенткам за соседним столиком.

– Только сделай все perfect! О’кей? Я плачу – ты делаешь! Договорились?

– Да ты просто Чайлд Гарольд какой-то…

– Ты намекаешь, что я несчастен? Да, я несчастен. У тебя, у них, у всех вокруг было детство. А у меня хрень какая-то… Помоги.

* * *

Одержимость книгами не превратила Сержа в лентяя или инфантильного тупицу. История с билетами на концерты, организация подпольных лотерей в школе, выигрыши в «Монополию» у старших ребят – все говорило о том, что он обладал практическим умом и ловкостью. А стоило ему увлечься любой ерундой – рыбалкой, собиранием мопеда из запчастей, найденных на свалках, гербарием, изготовлением духового ружья, – как он готов был посвящать работе многие часы без перерывов на обед, что всегда раздражало мать. «Иди домой, неслух! – кричала она с балкона, пытаясь прогнать его со двора, и добавляла, уже приученная его строптивостью: – Ну, пожалуйста…» А он с детским упрямством оправдывал свое прозвище.

Больше всего на свете он ненавидел подчиняться! Каждый раз, когда учитель в школе требовал от него что-то в категоричной форме, он будто наливался изнутри гноем противоречия, который быстро мог перебродить в ненависть. Ему казалось, что если он выполнит приказ, то будет выглядеть в своих глазах слугой, подчинившимся господину. Рабом, покорным и бессловесным. Как те жалкие отрицательные персонажи в романах, не позволявших ему свихнуться окончательно. Смириться с таким положением казалось ему равносильным потери достоинства. Он огрызался и никогда не выполнял приказы. Ему ставили неуды за поведение, выгоняли с уроков, вызывали в школу родителей. Он стискивал зубы и терпел наказания, затаив на требовательного педагога беспомощную детскую злобу. Дома он бесился, рвал тетрадки, кричал, что больше в школу не пойдет никогда, но под вечер затихал, угрюмо разглядывая узоры на обоях в своей комнате или с головой погрузившись в роман Буссенара. Перемена настроения могла произойти очень быстро. Уже на следующий день он смотрел на учителя, накануне выставившего его посмешищем перед классом, равнодушно, даже миролюбиво, а спустя неделю приносил ему контрамарки на Тамару Гвердтцетели. Затем ситуация повторялась, и он вновь оказывался во власти бессильной злобы.

К шестому классу он понял, что злоба необязательно должна быть беспомощной. К тому времени развалилась огромная страна. В считанные месяцы порядок, казавшийся незыблемым, обернулся хаосом. Любой хаос подстегивает индивидуализм. В коллективах, которые десятилетиями казались спаянным единым организмом, теперь никому ни до кого не было дела. Люди поодиночке бились за свои идеи или за выживание. Больше – за выживание. Закон нарушался всеми, закон презирался. Озлобленный тринадцатилетний подросток в таких городских джунглях мог безнаказанно играть в литературных мстителей. Злоба не должна быть беспомощной. Он может давать ей выход и получать от этого удовлетворение. Он может действовать, а не копить в себе! Он должен действовать!