Дочь колдуньи - Кэтлин Кент

Я проснулась оттого, что Том яростно тряс меня за ногу.

— Пожар, Сара! Поля горят! — кричал он.

Ханна открыла глаза и, увидев ужас на лице Тома, заорала как резаная. Она обхватила мои ноги, и я чуть не потеряла равновесие, натягивая через голову юбку. С Ханной на руках, я побежала за Томом в сторону полей. Мерси с отцом неслись к дымовой завесе, а все окрестности восточнее амбара пылали желтым неровным заревом. Я увидела, что Эндрю бежит изо всех сил с ведрами колодезной воды, а Ричард забрался на крышу амбара и поливает ее, чтобы влага не дала огню туда перекинуться. За амбаром начинался косогор, и, взобравшись на него, я увидела, где начался пожар. Молния попала в одинокий вяз, много лет стоявший на этом месте, и он пропустил через себя молнию с той же легкостью, с какой канава пропускает через себя дождевую воду. Чернел расколотый пополам обугленный ствол, а огонь пожирал засеянное сенокосными травами поле, ограниченное тропинкой, идущей вдоль косогора с севера на юг. В начале ветер дул на запад, а потом, когда пришла вторая гроза, подул на восток. Рядом с отцом трудился еще какой-то человек. Они отчаянно работали мотыгами, пытаясь отделить поле с травами от поля с нежными ростками пшеницы. Их мотыги ритмично опускались и поднимались.

Мать схватила меня за плечо и подтолкнула в сторону амбара.

— Неси косы, Сара! — крикнула она. — Там, за дверью, еще одна мотыга. Господи, поторопись, иначе все сгорит дотла!

Я побежала так быстро, что у меня чуть не лопнули легкие, соображая по дороге, что делать с Ханной. Взять ее с собой на горящее поле я не могла, оставить с братьями тоже — они должны были не подпустить огонь к дому. Когда я попыталась отцепить ее от себя, она впилась в меня ногтями до крови, а когда стала привязывать кожаным ремнем к столбу — лягалась и отчаянно кричала. Она обезумела от страха, что ее бросят, закатывала глаза и грызла ремень. Я крикнула Эндрю, чтобы он отвязал Ханну, если загорится амбар, и молилась, чтобы он не забыл о ней в суматохе. Потом собрала нужные инструменты и помчалась обратно в поле, надеясь, что не споткнусь и мне не отрежет ноги только что заточенными косами. Мы с матерью стали работать вместе с мужчинами, которые рыли узкую канаву, скашивая стебли, чтобы образовалась просека, через которую не смог бы перекинуться пожар. Но огонь наступал, приближаясь к пшеничному полю, и его жар уже ощущался на лице и завившихся волосах. Я остановилась, чтобы перевести дух, но мать толкнула меня и сказала охрипшим голосом:

— Не останавливайся. Работай.

Я слышала, как где-то позади Том засыпает песком из ведра скошенные стебли пшеницы.

Жар был невыносимым, но еще хуже был дым, проникавший всюду. От него слезились глаза и першило в горле. Я задрала юбку и обмотала лицо, чтобы было легче дышать, и вдруг оказалась совершенно одна посреди растерзанного поля, потерявшись в дымовой завесе. Меня охватила паника, я обернулась и увидела, что к подметке башмака шелковым ручейком подбирается язык пламени. Я закричала, но из-за дыма ничего не было видно. Можно было бы побежать, но я не понимала, где север и где юг, где запад и где восток. Я опустилась на колени и почувствовала, как пустота заполняет сознание, будто тесемкой затягивают серый холщовый мешок. Кто-то больно ухватил меня за плечи. Сильные руки подняли меня, и мы помчались со всех ног сквозь клубы дыма, не останавливаясь, пока я вновь не увидела небо и поле. Мерси била меня по спине, чтобы я могла выкашлять серую пену из легких. Я подняла голову и увидела у нее на лбу шишку от моего ботинка, да такую здоровую, что ее было видно даже сквозь сажу, покрывавшую лицо.

— Похоже, мы обе скоро можем стать бездомными, — сказала Мерси беззлобно.

Моя семья вместе с ближайшими соседями собралась на косогоре посмотреть, как догорает пшеница. Рядом с отцом стоял Роберт Рассел, а с ним Сэмюэль Холт и его брат Генри Холт, владельцы ферм неподалеку от Ковшового луга. Небо на востоке посветлело, ветер изменил направление и подул с запада, торопясь навстречу заре. Огонь на мгновение замер. Кончики пламени лизали воздух, как языки разгоряченных погоней гончих. И вдруг пламя ринулось на восток, быстрое и не знающее преград, будто задалось целью добраться до океана. Холты бросились к своим фермам, а с ними и мой отец, закинув на плечо свою длинную мотыгу, от раскаленного наконечника которой шел дым. Я вдруг вспомнила угрозу Аллена спалить нас и похолодела. Но наши поля и дом уцелели. Предстояло еще немало часов орудовать ведром и мотыгой, прежде чем я рухнула в постель, вся пропитанная едким запахом дыма. Я вспомнила о Ханне, привязанной в амбаре, только к утру. Она заснула, засунув кулачок в слюнявый ротик, но тотчас проснулась, когда я взяла ее на руки, чтобы унести в дом. Она долго еще будет требовать, чтобы ее носили на руках, и будет есть и спать только у меня на коленях.

Огонь уничтожил траву, посаженную на корм скоту, но пощадил пшеницу. Пламя вплотную подошло к кукурузе, и ее шелковые метелки завяли, а листья, обернувшиеся вокруг початка, сморщились. К концу лета зерна из этих початков приобретут привкус гари, как если бы их запекали на углях. Наши потери были ощутимы, но не шли ни в какое сравнение с потерями некоторых из наших соседей. Больше других пострадали Холты — у них пропал почти весь урожай. Огонь успокоился, только пройдя по всему Ковшовому лугу и добравшись до реки Скуг. Когда, спустя несколько дней, Роберт Рассел пришел к нам жать пшеницу, он сказал, что Холты затаили на нас обиду, поскольку наши посевы уцелели, а их нет. Я увидела, что светлые брови Роберта почти полностью обгорели, а из ожоговых волдырей на одной щеке сочится жидкость. Его кожаная поддевка потрескалась и потемнела от огня. Мне стало жаль его, ведь у него не было жены, которая перевязала бы ему раны и починила жилет. Он овдовел много лет назад, и ему нужно было снова жениться, чтобы не испортить свою репутацию.

Роберт повернулся к матери и сказал с улыбкой:

— Сюзанна Холт говорит, что видела, как ты танцевала на косогоре, перед тем как ветер переменил направление.

Роберт часто позволял себе подшучивать над матерью, и если каждого из нас она испепелила бы взглядом, то в случае с Робертом она только опускала голову и улыбалась. Иногда у нее вспыхивали щеки, но только на секунду. Была бы я постарше, то могла бы догадаться, что мать, хотя и замужняя женщина, была слегка неравнодушна к обаятельному и красивому мужчине. Гремя кастрюлями у очага, она ответила:

— А я тут при чем, что их поля сгорели? Мне жаль. Неплохие люди. Но Сюзанна старая и полуслепая. Если я и танцевала, то только чтобы сбить пламя с подола юбки.

Позднее, смолов пшеницу на мельнице Паркера, мы отослали четыре мешка муки Сюзанне Холт, но испеченного из этой муки хлеба оказалось недостаточно, чтобы смягчить обиду.

Мы с Мерси худо-бедно помирились, и, пока косили пшеницу, она научила меня песенке, которую услышала от француза-зверолова, который торговал с индейцами. Слова были иностранными, и поскольку я не понимала, что они значат, то решила, что это колыбельная, так как слова звучали мягко и нежно. Но, скривив губы, она объяснила, что песня была о бабочке, которая летала от цветка к цветку, пока в полном блаженстве не упала под тяжестью пыльцы.