Черный граф - Серж Арденн

С улыбкой, не покидающей уста, с момента прихода Буаробера, министр утвердительно кивнул. Буаробер принял вдохновенную позу и размеренно с воодушевлением, произнес:

Он желчи едкие потоки разбавит сладостью медовой,

И так его коварно слово, как и дела его жестоки.

Он лаской своего добьется, на ровном месте не споткнется,

Зарежет, источая лесть, и не узнать каков он есть.

С неподдельным восторгом, Ришелье захлопал в ладоши.

– Браво! Право слово, это весьма недурно!

– Я признаться так же распознаю здесь руку небесталанного человека.

– Бесспорно, бесспорно, кстати, о неординарности, как поживает наш удивительный господин Рокан?

Теперь настал черед хохотать, Буароберу.

– Не поверите, монсеньор, он не устает удивлять.

Всем своим видом, Ришелье выказывал явное удовольствие, предвкушая один из увлекательнейших рассказов о великолепном господине Рокане, которые так любил слушать в исполнении гениального Лё Буа. Воодушевленный вниманием министра, потирая ладони, Буаробер начал с большой охотой.

– Не далее, чем на прошлой неделе, Рокан, сговорился с приятелем, одним приором из предместья, вместе поохотиться на куропаток. Господа условились отправиться после вечерни. Но Рокан, как обычно всё перепутав, явился на час раньше. «Но мой дорогой…» – заметил приор – «…мне ещё предстоит отслужить вечерню». На что наш Рокан, не смутившись, ответил – «Вот и славно, я стану вам прислуживать». Приор, будучи, к слову, человеком весьма бестолковым, согласился, полагая, что Рокан снимет, по крайней мере, ягдташ и ружье. Ничего подобного! Тот поднялся на хоры при полной амуниции, да ещё с собакой на поводке!

Ришелье с Буаробером разразились таким хохотом, что секретари кардинала, на сей раз, Вернье и Маршар, прибывавшие за дверью, в приемной, переглянулись.

– В этом облачении, Рокан пропел всю «Magnificat» от «anima mea Dominum», до «Abraham, et semini eius in saecula»!

– Что ж, в наш жестокий век, каждый молится и верует, как может…

Едва отдышавшись, собеседники вновь взялись за вино. Наслаждаясь букетом испанской лозы, Буаробер решил, что наступил благоприятный момент, перейти к его делу. Он искоса взглянул на Ришелье, и, поставив бокал, многозначительно произнес:

– Credo, quia absurdum est…2

Кардинал смерил помрачневшего приора лукавым взглядом.

– Вижу, вы желаете вернуться к вашим рассуждениям о совести?

– Именно, Ваше Преосвященство, именно!

– Что ж, извольте. Как вам известно, я стараюсь не нарушать обещаний. Но только помните, чувство вины вещь естественная, но оно проходит также внезапно, как и появляется, если не мешать.

– Непременно учту, Ваше Преосвященство.

Произнес Буаробер, верный своей неизменной любезности.

– Тогда ближе к делу, Лё Буа, слушаю вас.

– Монсеньор, я вижу перед собой великого человека, вы же видите доброго. Именно эти обстоятельства, вынуждают меня просить о принятии справедливого решения.

– Только не забудьте, мой друг, что иногда справедливое решение не самое правильное.

– В любом случае, предательство должно быть наказано!

Кардинал, прищурив глаза, настороженно произнес.

– Осторожнее месье, это серьезное обвинение.

– Опасаться следует тем, кто обвиняет голословно, мне же бояться нечего! Я требую встречи с графом де Вардом, чтобы он назвал мне, в вашем величайшем присутствии, причину, по которой похитил из аббатства Сен-Женевьев, мадемуазель Камиллу Ванбрёкелен?!

– Вот как? Тогда соблаговолите узнать, я ему приказал!

Если бы приор в этот момент стоял, он вернее всего упал бы, после безжалостного и острого как топор палача, возгласа кардинала.

– Но…

– Господин Буаробер, я очень ценю вас и дорожу нашей дружбой! Но дела государства, требуют моей твердости и вашего невмешательства. Поверьте, те, кто принимает политику за состязания в благородстве и великодушии, либо умалишенный, либо притворяющийся им.

Ришелье вскочил с кресла и, сделав несколько шагов, остановился, глядя в окно. Поднялся и Буаробер, вслушиваясь в слова кардинала.

– Мне достоверно известно, господин Буаробер, о ваших приключениях в Брюгге. Как и об этом негодяе аптекаре, дядюшке нашей Камиллы…

Слово «нашей» резануло слух взволнованного приора, не отваживжегося прервать Ришелье.

– …известно всё без исключения. Именно поэтому, я велел де Варду, перевести девушку в надежное место.

Тревожный взгляд, отчасти потерявшего способность говорить Буаробера, заставил кардинала снизить накал.

– Можете не волноваться, с ней обходятся как с принцессой, она не в чем не испытывает нужды и вскоре, если всё произойдет как я хочу, будет на свободе.

– Но, монсеньор, она ведь ещё совсем ребенок!

– Мне кажется, вы преувеличиваете, Лё Буа!

Раздраженно воскликнул Ришелье, как обычно выказав недовольство по отношению к людям, настаивающим на том, о чем, как он полагал, почти, не имеют представления.

– Но даже если и так, даже если ваши слова верны, то речь вовсе не о девчонке, а о том кто в ней заинтересован. Это дело государственной важности, и я настоятельно рекомендую держаться вам от него подальше!

– В таком случае, Ваше Преосвященство, я имею все основания считать себя оскорбленным, и более не нуждаюсь не в дружбе с вами, не в вашей поддержке! Я уезжаю монсеньор, чтобы более не слышать и не видеть того, что так претит моей совести! Имею честь!

Едва нащупав близоруким взглядом дверь, лишившийся от собственной дерзости сил, Буаробер шатаясь, вышел из комнаты. Проводив его сочувствующим взглядом, Ришелье повернул голову в сторону небольшой дверцы, скрытой фламандским гобеленом, откуда появился Рошфор.

– Вы давно прибыли?

Равнодушно поинтересовался кардинал.

– Немногим позже господина Буаробера.

– Значит, всё слышали?

– Да, монсеньор.

Задумчивый взгляд кардинала вновь устремился сквозь каминную решетку, где плясали языки пламени.

– Знаете ли, Рошфор, в сущности, опаснее всех писатели. Ведь нас не сохранят в памяти такими, как мы были на самом деле, нас запомнят такими, как нас опишут. Собственно как и время, в котором мы имели неосторожность жить.

– Вы намерены бороться с ними, монсеньор?

– Я никогда не предпринимаю бессмысленных усилий, граф. Есть мысль получше: я намерен открыть академию, где соберу их всех, облагодетельствую и возглавлю.

1 (прим. авт.) Именно так, Ришелье, предпочитал называть своего друга Буаробера.