Тайнопись плоти - Дженет Уинтерсон

В первый день я сижу в библиотеке, пытаясь работать над переводом, но в блокноте записываю лишь то, что меня по-настоящему тревожит. Внутри все сжимается от страха. Тяжелого страха, что я больше ее не увижу. Но нет, я не нарушу обещания. Не буду ей звонить. Я оглядываюсь вокруг — множество голов усердно склонилось над книгами. Брюнет, блондин, каштановая головка, чья-то лысина, парик. Где-то в отдалении мелькнуло яркое рыжее пламя. Я точно знаю, что это не Луиза, но не могу отвести глаз от этого цвета волос. Меня это утешает — как ребенка в чужом доме может утешить плюшевый медвежонок. Это не мое, но похоже на мое. А если прищуриться, то все своды озаряются красными всполохами. Я чувствую себя зернышком померанца. Говорят, что на самом деле, Ева откусила не яблоко, а померанец — плод чрева, и себе на погибель я хочу лишь вгрызаться в тебя.

— Ну, что я могу поделать? Я люблю ее!

Господин в вязаном жилете, сидевший напротив, поднял голову и нахмурился. Заговорив вслух, я нарушаю правила. Хуже, ведь я разговариваю вслух с собой. Поспешно собрав книги, я бросаюсь вон из зала. Под подозрительными взглядами служителей выскакиваю наружу и сбегаю по ступенькам между массивными колоннами Британского музея. По дороге домой убеждаю себя, что мне не на что рассчитывать, я больше никогда не услышу о Луизе. Она уедет с Эльджином в Швейцарию и родит ребенка. Год назад она по настоянию мужа ушла с работы — они хотели ребенка. Но у нее случился выкидыш, и она больше не желала такого. Она твердо заявляла, что детей иметь не хочет, и приводила просто неотразимый довод: «А вдруг ребенок будет похож на Эльджина?»

Доводы… Я как в кошмаре Пиранези: логичные тропы и нужные ступени не ведут никуда. Я поднимаюсь по мучительным лестницам к дверям, и те открываются в ничто. Я понимаю, что дело отчасти в моих же старых ранах, что начинают ныть. Теперь ситуация снова отдает Вирсавией. Та всегда просила у меня время, чтобы принять окончательное решение, а потом появлялась с ворохом компромиссов. Луиза же, понятно, на компромисс не пойдет. Она просто исчезнет.

А десять лет брака — это очень долго. Я, например, не могу беспристрастно описать Эльджина, доверять мне в этом не стоит. К тому же я ведь не знаю того Эльджина, за которого она когда-то вышла замуж. Трудно счесть ничтожеством человека, которого она когда-то любила, потому что если так, то и я могу оказаться ничтожеством. Ну, по крайней мере я не давлю на нее и не принуждаю оставить мужа. Пусть это она решит сама.

У меня был когда-то дружок по прозвищу Чокнутый Фрэнк. Его вырастила семья карликов, хотя в нем самом было шесть футов росту. Он души не чаял в своих приемных родителях и носил их обоих на плечах. Так мы и встретились на выставке Тулуз-Лотрека в Париже. Мы пошли с ним в бар, потом — еще в один, напились, а позже, лежа в постели в дешевой гостинице, он мне признался в своей страсти к миниатюрным созданиям.

— Будь ты чуть поменьше, цены бы тебе не было, — сказал он мне.

На мой вопрос, всегда ли он берет с собой родителей, он ответил, что да, поскольку они не занимают много места в комнате и помогают ему находить друзей. И пояснил, что сам очень застенчив.

Телом Фрэнк походил на быка: сходство усиливалось тем, что в соски его были продеты большие золотые кольца. К сожалению, кольца эти он стянул тяжелой золотой цепью, так что общая картина напоминала не воплощенную маскулинность, а сумочку с надписью «Шанель» из универмага.

Фрэнку не хотелось нигде задерживаться надолго. Вообще-то ему хотелось, чтоб в каждом порту захода было, где кинуть кости. Точные координаты его не волновали. Фрэнк считал, что любовь придумали для того, чтобы дурачить людей. Он верил только в дружбу и в секс.

— Разве не очевидно, что люди куда лучше относятся к друзьям, чем к любовникам?

Предостережения его запоздали, поскольку меня угораздило в него влюбиться. Мне он казался образцом истинного бродяги: мешок с добычей в одной руке, другой машет на прощание. Фрэнк нигде подолгу не задерживался, и в Париж заехал всего два месяца. На мою просьбу отправиться со мной в Англию он рассмеялся и сказал, что Англия годится только для супружеских пар.

— Я должен быть свободным, — сказал он.

— Но ты ведь таскаешь везде своих родителей.

Фрэнк уехал в Италию, а я — домой в Англию. Тоска терзала меня целых два дня, пока не пришла мысль: ведь это мужчина, да еще и с карликами — зачем мне он? Я что — хочу мужчину с золотыми цепями на груди, которые бренчат на каждом шагу?

Это было много лет назад, но мне до сих пор стыдно. Секс можно принять за любовь, а может, чувство вины заставляло меня называть секс любовью. Богатый опыт, казалось бы, уже должен был подсказать мне, что происходит у нас с Луизой. Давно пора было повзрослеть. Так почему тогда я чувствую себя, как монашка-девственница?

На второй день моих мучений я беру с собой в библиотеку пару наручников и приковываю себя к стулу. Отдаю ключ джентльмену в вязаном жилете и прошу расковать меня не раньше пяти часов. Объясняю, что у меня горит работа, и если я не закончу перевод, один советский литератор не сможет получить убежище в Великобритании. Джентльмен ничего не отвечает, но ключ берет. Однако примерно через час я понимаю, что он куда-то испарился.

Я продолжаю работать, и сосредоточенная тишина в зале дает моим мыслям некоторую передышку. Интересно, почему наш мозг не в состоянии сам решить, о чем ему думать? Почему именно когда вы безнадежно мечтаете избавиться от какой-нибудь мысли, она-то и лезет вам в голову? Траектория Луизы полностью затмила все остальные мои умопостроения. Мне нравятся интеллектуальные задачи, обычно я работаю быстро и легко. В прошлом, какие бы неприятности меня ни одолевали, работа всегда приносила успокоение. Но теперь положение изменилось. Я напоминаю себе уличного громилу, которого следует держать под замком.

Как только в голову приходит имя «Луиза», я выстраиваю кирпичную стену. После нескольких часов таких упражнений в моей голове не остается ничего, кроме кирпичных стен. Кроме того, левая рука страшно затекла и распухла от врезавшегося в нее наручника. И никаких признаков джентльмена напротив. Я знаками подзываю служителя и шепотом объясняю ему ситуацию. Тот через некоторое время возвращается с помощником, они вдвоем поднимают меня вместе со стулом и, словно в портшезе, несут к выходу из читального зала Британской библиотеки. Люблю ученых — никто из читателей даже не поднял головы.

В служебном кабинете я пытаюсь объяснить, что произошло.

— Вы член компартии? — подозрительно глядя на меня, спрашивает старший администратор.

— Нет, я не принадлежу никакой партии.

Он освобождает меня от наручников и обвиняет в злостной порче имущества читального зала. Мои попытки склонить его к формулировке о «случайном повреждении» не приносят результата. Заполнив бланк рапорта, он торжественно объявляет, что мне надлежит сдать свой читательский билет.

— Я не могу отдать вам билет. Переводы — то, на что я живу.

— Вам следовало подумать об этом до того, как вы приковали себя к имуществу нашей библиотеки.