Страж государя - Андрей Бондаренко

«Ага, это из открытого окна второго этажа! — понял Егор. — Дальше лезть не стоит, заметят ещё…» — Ох-ти, Степан Семёнович, где ж ты простыл так-то? — потёк медовой патокой подобострастный голосок. — Ты микстурку-то немецкую пей, милостивец, оно и полегчает!

Послышалось горькое бульканье и тихое причмокивание, ещё через полминуты жёсткий, слегка свистящий голос облегчённо произнёс:

— Фу, отпустило! Мокроты отходить начали, знает Фогель своё дело, знает, гадёныш… Будем думать, что и наказ мой выполнит, сделает всё, как приказано ему…

— Сделает, князюшко! — заверил медовый голосок. — А ежели что, то я его, старого колбасника, ужо попользую по-своему, так попользую…

— Уймись, Мишка! — недовольно прикрикнул Одоевский (кто же ещё — раз Степан Семёнович?). — Сюда лучше слушай…

— Слушаю, князюшко, слушаю!

— Сегодня ночью без меня поедете на тракт. Делать так. Морды обмотайте тряпками или наденьте маски — у кого есть. Когда ярославский обоз возьмёте, то пару ямщиков и купчишек оставьте в живых, а Матвейку Шошина — величайте Львом Кирилловичем. Понял? Громко величайте, чтобы те дурики крепко запомнили… — Князь Степан опять зашёлся в сильном приступе лающего кашля.

— Отойди, милостивец, от окошка! — тут же заныл Тыртов. — Отойди, Христом Богом прошу, продует ведь…

Встретились за «рачьими» рядами, возле серого купеческого амбара, в чугунных дверных петлях которого висел полупудовый бронзовый замок.

— Ну, докладайте, орлы! — велел Егор. — Да не суетитесь, расслабьтесь, времени у нас ещё много. Вон — завалинка подходящая. Присядем…

— Выведал я всё у Фогеля! — зачастил Швелька. — Заболел наш Стёпушка, жар у него, сильный кашель. Доктор ему всяких микстур прописал, капель, порошков… Но глаза у герра Фогеля были — при этом его рассказе — очень испуганные, бегали туда-сюда, словно рыжие тараканы по избе. А когда я начал толковать про те глазные капли, так он сразу побелел, засуетился, начал грызть свои ногти… Потом убежал на второй этаж и вернулся назад уже нескоро, — я даже соскучиться успел. Протягивает стеклянный флакон с лекарством, а руки-то — дрожат… Алёшка, где этот пузырёк?

Бровкин бережно достал из-за пазухи маленькую стеклянную бутылочку, протянул Егору:

— Странная она, командир. То есть очень уж холодна: как была ледяной, так ледяной и осталась, не хочет нагреваться от тела…

Егор осторожно потрогал флакон ладонями, оглядел на просвет, недобро усмехнулся, спрятал в карман холщовых штанов, спросил, непонятно к кому обращаясь:

— А вот тот узкий проулок, что у княжеского дома, он куда выходит?

Швелька задумчиво почесал в затылке:

— Это тот, который Варварку пересекает? Ну, в одну сторону, там, где конная тропа, это к Москве-реке, там недалеко проходит Серпуховская дорога. А в другую — это уже к Покровским воротам. Да, ты, Данилыч, просил место подобрать, где до темноты можно пересидеть…

— До полночи! — уточнил Егор.

— Так вот, есть такое место, и отсюда совсем недалеко, через две улицы.

— Что за место? Надёжное?

— Надёжное, очень надёжное! — заверил Алёшка. — Постоялый двор такой, тайный. Там холопья беглые время пережидают, стрельцы-дезертиры, люди лихие, что числятся в розыске. Да мы же с тобой там ночевали как-то, Ляксандра Данилыч, в том году, когда ты сбежал от батяньки своего… Помнишь?

— Было дело, — осторожно кивнул Егор головой. — Только вот само место запамятовал…

Они вышли за ворота тайного «постоялого двора» уже чёрной ночью. Впрочем, полной темноты не было: небо было ясным, в северной части небосклона висела яркая жёлтая луна, многочисленные звёзды подмигивали — лукаво и совершенно по-приятельски…

— Значится так! — громким шёпотом объявил Егор. — Ты, Швелька, езжай прямо сейчас к Покровским воротам. Бляха-то с собой? Если стрельцы пристанут, сразу им в морду пихай бляху-то и посылай куда подальше… Всё понял? А ты, Алёшка, на стрёме постоишь, пока я слажу в гости к нашему князю. Если что, сигнал подашь. Петухом-то умеешь кричать? Вот и прокукарекаешь ежели что. Неосторожно это — ночью вопить петухом, да ладно уж, сойдёт на первый раз…

Они затаились за высокими кустами сирени, что росли на углу нужного проулка и улицы Варварки.

— Чего ждём-то, Данилыч? — жарко зашептал ему в ухо Бровкин.

— Ты, Лёха, привыкай меня называть «командиром»! — так же тихо ответил Егор. — В нашем деле мелочей не бывает! Чего ждём? Ты что, не слышишь, как шумят за забором? Вон и кони всхрапывают…

— Похоже, они лошадей седлают! — неуверенно предположил Алёшка. — Куда это наши молодцы собираются — на ночь глядя?

— Куда, куда… Туда, на дела лихие, на разбой ночной…

Наконец раздался тоненький противный скрип, одностворчатые ворота распахнулись, в переулок начали (в свете одинокого факела) один за другим выезжать едва различимые всадники: шестеро — в тёмных и неприметных одеждах, седьмой — в белом атласном кафтане и в боярской бобровой шапке.

«Подо Льва Кирилловича, любимого царского дядю, кто-то вырядился! — отметил про себя Егор. — Лицедеи, тоже мне! Только вот интересно, кто придумал такую запутку?»

— Ну, с богом, ребятушки! — проскрипел жестяной голос князя Степана. — Делайте всё, как я вам велел!

Мягкий перестук лошадиных копыт, предусмотрительно обмотанных тряпьём, затих в проулке, коротко проскрипели петли, ворота закрылись, вокруг снова установилась чуткая ночная тишина…

Выждав примерно (по ощущениям) минут сорок, Егор махнул рукой, выбрался из сирени, по нетоптаной траве подошёл к одностворчатым воротам, положил руку на ствол вишнёвого дерева:

— Всё, Алёха, я пошёл! Не зевай тут, при первой же подозрительной ерундовине кричи громко молоденьким петушком…

Он за одну минуту поднялся на четырёхметровую высоту, ловко перебрался с дерева на деревянный приступок, шедший по всему периметру дома и отгораживающий первый этаж от второго, ухватился за распахнутую и закреплённую ставню, осторожно заглянул в распахнутое окно, откуда нестерпимо пованивало грязным постельным бельём и давно не мытыми мужскими ногами.

В просторной комнате тускло горели три свечи, вставленные в гнёзда подсвечника, одиноко стоящего на прямоугольном дубовом столе, украшенном искусной резьбой. В большом удобном кресле сидел, устало подперев голову рукой, странный человечек, в жилах которого, несомненно, добрая половина крови имела татарское происхождение. Выпуклый безбровый лоб, раскосые карие глаза, маленький, слегка кривоватый нос, на безвольном подбородке — несколько тонких и длинных рыжеватых волосин. Одет человечек был в парчовый халат восточного кроя, богато расшитый золотыми и серебряными нитями, на маленькой голове красовалось некое подобие тюбетейки, украшенной разноцветными каменьями, на столе, рядом с татарским господином, лежала пижонская тросточка — тонкой иноземной работы.