Бессмертный - Трейси Слэттон

— Это почему же? — переспросил Джотто, отвлекшись, как я и хотел, от прежней темы.

Мне не хотелось, чтобы он вдавался в обсуждение моих недостатков. Я и без того с трудом скрывал в его присутствии обуревавшие меня сомнения. Неспособность к взрослению, как врожденное уродство, мучила меня с каждым днем все больше. Я не желал оставаться мерзким уродом. Я убаюкивал свое горе и отчаяние, сосредоточившись на картинах Джотто.

— Мягкие цвета, свет, — выдохнул я, вызвав в памяти знакомые образы. — Неспешные движения людей на ваших картинах исполнены… О! Такого достоинства! В этом безмолвном достоинстве столько глубокого чувства. А взгляд мой всегда невольно возвращается к центру, на что бы я ни смотрел.

Я мог бы сказать и больше, ведь я столько времени посвятил этим картинам, столько над ними размышлял. Я околачивался рядом со священниками, художниками и профессорами, что говорили о них, прислушивался всем своим существом к их ученым словам, однако я замолк, чтобы посмотреть, какое впечатление мои слова произвели на Джотто. Он внимательно смотрел на меня, склонив голову набок.

— В тебе есть какая-то загадка, Бастардо, — произнес он. — Лицом ты мальчик, а говоришь точно старец, слишком долго носивший в себе невысказанные мысли. Мне такое и раньше встречалось. Осторожно — как бы тебя не сожгли за это! Церковь не очень-то жалует тех, кто думает по-своему.

— Никто не жалует, — ответил я, вспомнив, как то же самое говорил Сильвано.

Джотто покачал головой.

— И осторожнее выбирай людей, которым ты доверяешь свои мысли, — добавил он, и уголки его рта опустились и на лице появилось непривычное для него печальное выражение.

Всего мгновение спустя его низенькое коренастое тело натянулось, как струна скрипки, и к нему вернулось доброе расположение духа.

— Пойдем, щенок, посмотрим на мою колокольню. Судей не устраивает стоимость, но красота стоит недешево, особенно прекрасная мраморная мозаика!

С того дня прошло совсем немного времени, когда в мою комнату ворвалась Мария. От меня как раз ушел клиент, и я решил, что она хочет выкупать меня. Но вместо этого она схватила меня за руку и повела по коридорам дворца, да так быстро, что я едва поспевал за ней чуть не бегом. Она притащила меня в угловую комнату на втором этаже.

— Я не могу этого сделать! — прокричала она и втолкнула меня в комнату.

— Симонетта! — выдохнул я.

Симонетта сидела, сгорбившись на маленьком трехногом стуле в углу комнаты. Ее светлые волосы были распущены, а сорочка испачкана в крови. Вокруг ног — лужа крови и испражнений, которые ручейками растекались по полу. Рядом с ней стояла старуха, придерживая Симонетту за плечи. Я испуганно подошел ближе и заметил, что лицо Симонетты было покрыто крошечными красными звездочками порвавшихся сосудов. По лицу и шее струился обильный пот. А потом она как-то странно пошевелила руками. Я опустил глаза и увидел в них младенца. Малюсенький, мокрый, испачканный в чем-то красно-рыжем, необрезанная пуповина тянулась под окровавленную сорочку Симонетты.

— Девочка, — сказала старуха.

Она была очень маленького роста, но говорила сильным голосом, ее гордое лицо дышало суровостью. Смуглая кожа говорила о том, что у нее, наверно, была бабка-цыганка, и платье под забрызганным кровью фартуком было не такое, какие носили флорентийские женщины. Я понял, что это повитуха из Ольтарно, которую звали принимать незаконнорожденных детей, близнецов, словом тогда, когда приходилось ожидать разные неприятности. Когда я еще был бродягой, она частенько попадалась мне навстречу, когда направлялась на работу.

— Мне нельзя иметь дочку, — задыхаясь, твердила Симонетта. — Он заставит ее работать. Девочки у него годятся только для этого! Он сделает мою дочь шлюхой, как только она начнет ходить!

Ее глаза с мольбой впились в меня. Даже белки были испещрены красными звездочками.

— Говорят, ты сильный, так будь же сильным сейчас! — подхватила старуха. — Вы оба должны быть сильными. Ты знаешь, что нужно делать.

— Вы хотите, чтобы я отнес ее на улицу? — спросил я, покачав головой.

Симонетта, сидевшая с опущенной головой, услышав мои слова, резко вздернула подбородок. В глазах ее пылала беспощадная ярость. Тело сотрясли судороги, она застонала, тяжело дыша.

— Скорее! Это нужно сделать, пока не вышел послед, пока она не закричала, и тогда я скажу, что она была мертворожденная, — ответила старуха.

Она указала куда-то пальцем, и я, проследив за ее жестом, увидел на кровати Симонетты подушку.

— Нет, только не ребенка, — прошептал я, весь сжавшись в маленький комок. — Не просите меня, пожалуйста!

— Умоляю тебя, Лука! — взмолилась Симонетта. — Ты один, кому я доверяю! Мне нужно, чтобы ты сделал это!

— Пускай она сделает, — сказал я, кивая на повитуху.

— Убиение младенцев противоречит правилам моего ремесла, — возразила она с гордым достоинством. — Какими бы ни были обстоятельства, я не убиваю детей. Это закон моей профессии.

— А в моем случае это противоречит правилам шлюхи, — взбешенно ответил я.

— Я не могу допустить, чтобы она работала здесь! Ты же знаешь, как это ужасно, Лука! — молила Симонетта, произнеся мое имя с надрывом. Ее тело вновь сотрясла судорога. — Скорее, прошу, пока я не полюбила ее!

Лучше любить и чувствовать боль утраты, чем не любить вовсе, подумал я, но в тот момент понял, что милая, добрая Симонетта считала иначе. Я подошел к кровати и взял подушку. Сдерживая тошноту, я вернулся к Симонетте, и она протянула ко мне руки. Я заглянул в скользкое морщинистое личико ребенка. У девочки была вытянутая головка, закрытые глазки, крошечный беззубый ротик открылся, готовясь закричать.

— Скорее, пока не поздно! — Повитуха торопливо встряхнула меня за плечи.

Итак, судьбой мне предначертано не чистилище, а ад. Но я готов был отправиться в ад ради Симонетты. Она была так добра ко мне. И я должен отплатить ей добром. Я отдам все без остатка и сделаю все, что нужно, как советовал Марко. Я зажал подушкой лицо ребенка, приглушив его первый крик. Симонетта закричала, подавив негромкий стон. По щекам моим катились слезы, меня сотрясал беззвучный плач, но я держал подушку, пока Симонетта не кивнула. Я отступил. Повитуха склонилась над руками Симонетты и тоже кивнула мне.

— Ты сделал все как надо, — сказала она, — ты помог этой женщине, как настоящий друг.

— Избавьтесь от подушки, — предупредил я и сунул подушку повитухе. — Сильвано не дурак. Если он увидит ее, то что-нибудь заподозрит.

— Спасибо тебе, — прошептала Симонетта.

— Больше никогда не проси меня это сделать, — с горечью ответил я.

Но Симонетта уже взвыла, и повитуха склонилась над ней, так что я отвернулся. Я никогда не испытывал к себе такой ненависти, как в тот момент. Крадучись я вернулся в свою комнату, и меня не оставляла одна назойливая мысль: под какой такой проклятой звездой я родился, отчего пришел в этот мир, где мои руки по локоть в крови, а каждый день наполнен злом и пороком? Я почти испытал облегчение, когда в комнате появился очередной клиент — купец, которому нравилось меня шлепать. Порка почти успокоила мою совесть.