Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— Так-так, — с нетерпением перебил его подьячий, потрясая челобитной. — У Васьки-то тут все расписано подробно.

— Ну а что еще-то сказать? — оттопырил губу Тимоха. — Сказал я еще Ваське, что в долю хочу войти с англичанином тем, только денег у меня мало. Ну а Васька и дал мне ожерелье да попросил его продать. Чтобы, мол, деньги, что за него отдадут, я бы в Васькину долю и пустил. Чтобы мы с англичанином-то этим, вместе со Шпилькиным, да на паях бы и торговали. Мы бы у нас тут холсты покупали да англичанину бы тому и отдавали. А он сукно английское нам бы привозить стал. Вот, видок у меня есть, кто за меня и поручиться может, — показал Тимофей на Костку. — Он при нашем разговоре был.

— Да ты чего городишь-то? — оторопел от такого вранья Шпилькин. — Ты же это ожерелье для бабы своей брал, чтобы англичанину пыль в глаза пустить! Сам ведь о том говорил!

— Вася, да для чего мне пыль-то в глаза пускать? — округлил глаза Тимофей. — У Таньки-то у моей мониста разные, да бусы, да цацки прочие есть, что дедушка покойный, архиепископ, ей завещал. Ей, коли надобно будет, есть чего навешать — хоть на грудь, хоть на шею. На хрен мне жемчуга-то лишние?

Сказав об украшениях жены, Тимофей вдруг чуть не задохнулся от запоздалой мысли: «От ведь дурак! Можно же было только Танькины цацки продать, да и все…» Но мысль исчезла, как и пришла, потому что Васька с криком: «Да я же тебе, сволочь, морду разобью!» — кинулся на Тимоху, пытаясь ударить в зубы, но попал в грудь. Акундинов в долгу не остался, а съездил другу (теперь уже, положим, бывшему!) в ухо. Драку разнимали все, кто был в палате. Наконец, растащив драчунов, старший подьячий перевел дух и спросил:

— Ну а коли ты ожерелье-то продал, то деньги-то где?

— Так деньги-то я уже в дело вложил, — преспокойно ответил Акундинов. — Мы ведь с Васькой насчет склада говорили. Ну, на двадцать рублев я полсклада и купил. А на остальное — холстов разных, какие в Англии на парусину идут. Нельзя же перед гостем заморским да с голой задницей. А сукно, что англичанин привез, уже на том складе лежит. Думал — сегодня-завтра расторговывать буду! А холсты, что я купил, так их уже на подводы погрузили да увезли. А чего теперь драться-то? Я вот сам из дома все продал, чтобы денег выручить да сукна прикупить. Вон, стрельцы соврать не дадут, что дома у меня — хоть шаром покати!

Оба стрельца, с усмешкой наблюдавшие за перебранкой, кивнули. Тот, что постарше, заметил:

— Это правда! В доме у Тимохи только стол да скамейки.

— Ну, вот, — обиделся Акундинов. — А ты бы как хотел? В дело войти да не потратиться? Сукно вон на складе купеческом осталось — так сегодня как раз и хотел привезти. Задаток-то я за них уже уплатил, а теперь еще пятьдесят рублев внести, — пошелестел Тимоха увесистым кошельком, где оставались деньги… — Только, извини, Васятка, но эти деньги я за товар отдать должен! Негоже купца-то обманывать.

— Тимофей, да хватит врать-то! Христом Богом прошу! — не выдержав, заплакал Василий, схватившись за голову.

— Ну, Вася, ну ты уж прости меня, дурака, — с толикой раскаяния в голосе произнес Тимоха. — Ну, не углядел я, что ты выпивши был, когда ожерелье-то предлагал. Я ведь ежели бы знал, что пьяный ты, так ни в жисть бы его у тебя бы не взял! Так что, Никифор Кузьмич, — обратился Акундинов к приказному. — Не знаю я, чего же еще-то сказать? Все как на духу обсказал, все по правде. Потому как если хотел бы соврать, то так и сказал бы — видеть, мол, эти жемчуга не видел… А коли Васька не врет — так пусть бумагу покажет, за моей подписью. А я по-честному хочу, не отпираюсь. Да, взял я у него ожерелье…

— В общем, так, — подвел итоги старший подьячий. — Тут у вас сам черт ногу сломит. Кто прав, кто виноват…

— Никифор Кузьмич, — заверещал белугой Васька. — Вели к боярину идти! Пусть князь-боярин решит, кто прав, кто виноват.

— Эх, Вася, Вася, — укоризненно произнес старший подьячий. — А чего к нему идти-то? Он ведь тоже выслушает да и скажет — дурак, ты, Васька. Надо было бумагу составлять.

— Да на дыбу его да кнутом! — орал Василий. — Или пусть хотя бы оставшиеся деньги отдаст, что на поясе у него висят. К боярину!

— Васенька-то, соколик ты мой бестолковый, до середнего подьячего дослужился, а делов-то не ведаешь, что ли? — ласково сказал Никифор Кузьмич. — Тебя ведь, как жалобщика, первого на дыбу-то и подвешают. Доносчику-то да жалобщику — первый кнут… Не посмотрят, что в Разбойном приказе служишь. Он же не тать с большой дороги, чтобы я его своей-то властью на дыбу-то отправлял. Он, чай, такой же старшой, как и я. А что, если земляк твой даже после третьей крови да на своем будет стоять? Тогда что же — тебя в Сибирь за оговор? Али на плаху? Да и мне от боярина-то попадет.

— Никифор Кузьмич, — вмешался Тимофей. — Да не извольте беспокоиться. Ведь продадим мы сукно да холсты, будут у нас деньги. Васька на эти деньги десять таких ожерелий для бабы купит. Ну а ежели, — посмотрел Акундинов на Шпилькина чуть брезгливо, — так уж все плохо, то выкуплю я это ожерелье клятое да ему и верну. Денег где-нить перейму. Вели — пусть бумагу принесут, а уж я и расписку в том напишу.

Василий, услышав обещание, воспрял было духом, резво подскочил, тут же помчавшись к столу, за которым скучал писец. Схватив бумагу, сунул ее под нос Акундинова, но был остановлен своим старшим:

— Давай-ка, Василий, занимайся делом, — устало сказал вдруг Никифор, — сам кашу заварил — сам и расхлебывай. В Разбойном приказе татей ловят, а не счеты сводят между собой. А я уж думал, что и впрямь обманул тебя кто. Получается, сам дурак, а мужика виноватишь… Радуйся, что князь-боярин не слышал, а не то посадил бы он тебя на хлеб и воду да батогов бы приказал всыпать. Ладно, Тимофей Демидыч, — повернулся он к Акундинову, — не серчай. Сам понимаешь, мы ведь ушки-то на макушке должны держать…

— Спасибо тебе, Никифор Кузьмич, — поклонился Тимофей в пояс, как старшему. — Вижу, по справедливости да прозорливости твоей быть тебе дьяком! — Потом, обернувшись к Василию, вздохнул. — Ну чего же причитать-то? Я ж понимаю, супруга ругается. Ну да ничего, простит. А мне-то каково? Теперь вот и в дом-то к тебе прийти будет нельзя. Людка-то, небось, мне уж больше не то что жемчугов, так ничего и другого не даст.

Васька глухо зарычал и хотел опять кинуться на Акундинова, но был остановлен смеющимися стрельцами.

Уже на улице Костка, пританцовывая, восторженно сказал:

— Сам поверил, что ты сукном да холстами торговать собрался! Подумал даже — может, сиделец тебе в лавке понадобится? Или толмач нужен будет. Я, конечно, аглицкий-то плоховато знаю, но выучил бы… Как это у тебя ловко-то получилось? А я со страху-то чуть в штаны не наделал. Ну, куда теперь? В приказ?

— Чего я там забыл, в приказе-то?

— А куда же тогда?

— Сейчас домой пойду, а потом куда-нибудь из Москвы, далече. Только в дорогу нужно провианта прикупить — сухариков там, сала. Ну да епанчу еще новую, шапку да рукавицы. Ну, может, по мелочи чего. Ты-то со мной али как?