Магия крови - Тесса Греттон

Осторожно взяв ее руку в свою, я стал поглаживать ее ладонь. Она наконец согрелась, стала почти горячей. На коже виднелась тонкая розовая линия, похожая на давнюю рану. Она пересекалась с линией жизни и уже заросла новой кожей. Это мог быть след от ножа или от острого камня, о который она поранилась во время прогулки, а может, она порезалась об осколки разбитой тарелки. Могло быть все, что угодно.

Но я чувствовал, что все мои предположения неверны. Более того, я знал это так же точно, как и то, что не хочу провести в этом ковбойском городишке остаток своей жизни. Силла сама нанесла этот порез. Намеренно.

Вдруг она отдернула руку.

— Силла… — произнес я, глядя ей в лицо. «Расскажи мне про магию», — мысленно молил я.

Она смотрела куда-то мимо меня:

— Мне надо уходить.

— Тогда пойдем.

Я встал и вновь потянулся к ее руке.

— Ник, тебе уходить не надо… я хочу сказать, ты должен остаться.

— Ну нет. Я так не поступаю. Честно говоря, меня так и подмывает взять в руки топор и проучить этих сплетников, и это вовсе не из желания покрасоваться перед тобой.

— Ты можешь подбросить меня до дому? — спросила она.

Мое лицо исказилось в гримасе.

— Не могу, — с тяжким вздохом ответил я. — Я без машины. Сегодня утром у меня лопнула шина.

Силла слегка растерялась, даже ее нижняя губа чуть отвисла, но через мгновение она решилась:

— Тогда пешком?

— Хорошо.

И мы, держась за руки, вышли из амбара. Я заметил Эрика и помахал ему на прощание. Несколько человек беззастенчиво рассматривали нас. Они видели, что наши руки сомкнуты и мы уходим вместе. Мне было плевать па все это.

— Как пойдем? — спросил я.

Силла потянула вправо.

— По этой дороге всего две мили, — ответила она, указывая направление.

— Нет проблем. А ты не замерзнешь?

— Переживу.

— На случай переохлаждения у меня есть для тебя есть виски.

Она остановилась и посмотрела на меня:

— А что для тебя?

Мой рот непроизвольно растянулся в улыбке.

— Надеюсь, тут и мне хватит.

Несколько минут мы шли молча. Здесь не было тропинки, поэтому мы плыли в море высокой травы, цепляясь за колючки. После этой прогулки надо будет отдавать брюки в химчистку. Я пожалел, что не надел что-нибудь более практичное, например джинсы. Ну и ладно. Силла вот ничуть не заботилась о своем внешнем виде и одежде. Я, пытаясь вспомнить, когда под моим ногами было что-либо, кроме асфальта или искусственного газона, засмеялся.

— Над чем смеешься? — поинтересовалась Силла.

— Да просто подумал о девчонках из Чикаго, которые таскали меня по полям вроде этого.

— Тоскуешь по тем временам?

— По чопорным девицам? Нет. Мне больше нравится то, что сейчас. — Я сжал ее руку.

— Неужели ты совсем не скучаешь по Чикаго?

— О-о-о… — протянул я, — по самому городу скучаю. Почти постоянно. Там всегда было чем заняться. Кинотеатры, клубы, библиотеки. Я мог, просто выйдя в Интернет, очутиться в любой точке. — Я пожал плечами. — Для этого и машина-то не была нужна.

— А толпы народу тебя не смущали?

— Нет. Это тоже здорово.

— А зачем ты тогда приехал сюда?

— Ну, понимаешь, мой отец — адвокат, и он думал, что моей мачехе будет лучше вдали от Чикаго. Бандиты и прочее — так объяснили мне необходимость переезда. В действительности я и не знаю, что у них на уме. Я бы не удивился, если бы узнал, что она замешана в каких-нибудь незаконных делишках. А может, попросту разыграла какую-то впечатляющую драму, чтобы вызвать сочувствие у моего отца. Они женаты всего несколько месяцев, и Лилит могла таким образом попытаться сильнее привязать отца к себе. Поэтому она и притащила нас сюда.

— Ну и ну…

— Все получилось почти так, как предсказал перед своей смертью дедушка Харлай.

— А ты его знал?

— Нет, не знал. Встречался с ним однажды. Я так и не понял, почему он оставил мне этот дом. Думаю, он просто не считал членом своей семьи никого другого.

— А после окончания школы ты вернешься в Чикаго?

— Конечно, со временем. А так буду ездить туда периодически.

— Но жить там пока не собираешься?

— Нет.

— А как насчет будущего? Поступишь в колледж?

Держась за руки, мы перепрыгнули через узкий оросительный канал.

— Найти маму.

— А ты не знаешь, где она?

— Я слышал, что она живет в Нью-Мексико и выдает себя за индианку.

— А зачем?

— Мы на одну шестьдесят четвертую — а может, еще и меньше — индейцы племени чероки, и она сказала, что слышит зов и хочет вернуться на «прежний путь». Но у меня нет ее адреса, поэтому не могу сообщить ей, что чероки никогда не жили в пустыне.

— А сколько тебе было лет, когда она от вас ушла?

— В первый раз? Восемь. Об этом у меня очень смутные воспоминания, помню только, что был тогда в больнице. Она в очередной раз попыталась себя бить и залила кровью всю ванну. Ну, были еще и проблемы с наркотиками. Она снова исчезла, когда мне было девять, пыталась убить себя, и так повторялось множество раз. Потом она переспала со своим поставщиком наркоты, и отец наконец решил развестись. Он получил право полной опеки надо мной, и суд запретил ей видеться со мной. С тринадцати лет я не видел ее. От случая к случаю получаю открытки. Она уверяет, что прошла курс реабилитации и сейчас на правильном пути. Я это выясню — после школы. Как только я стану совершеннолетним, отец не сможет помешать нам встречаться.

Я замолчал, подумав, как же давно мне не случалось рассказывать о своей личной жизни, да еще так подробно. Этот вечер стал настоящим вечером откровений.

Силла не проронила ни слова, а я, глядя на свои начищенные до блеска черные туфли, погруженные в густую траву, думал о маме, которая в этот момент сидит в каком-нибудь жалком хостеле или на автобусной станции и пишет своим корявым почерком несколько слов на открытке для меня, наклеивает марку, а затем забывает о моем существовании… или подносит бритвенное лезвие к запястью. Мне еще предстояло убедиться, что она не лжет, что она действительно поборола дурные наклонности. Конечно, у нее были причины ненавидеть собственную кровь, но она никому о них не рассказывала. И когда она больше не могла сдерживаться, обращалась к наркотикам как к единственному спасению от безумия, от давления магии.

— Это засасывает, Николас, — произнесла Силла после долгой паузы, и ее тон показался мне чересчур формальным, словно она объявляла о завершении какого-то ритуального действа.