Изо всех сил - Алексей Николаевич Котов

к Петьке подошла? Во-первых, мы же подруги, а во-вторых, если я Петьку прогнала, то ей-то он зачем?!

А весной в мае ночи светлые, соловьиные… Сирень пахнет так, словно войны и в помине нет. Если бы мы на ночные бомбежки летали, может быть, я и не думала ни о чем… Но перед этим потрепали нашу старенькую «восьмерку» немецкие зенитки. Сдали ее в ремонт, в тыл… Короче говоря, не один час, по ночам, я потолок нашей землянки рассматривала и никак от мысли, – где и с кем сейчас моя подруга Катька пропадает, – избавиться не могла.

Потом срок пришел за нашей «восьмеркой» в тыл ехать. Я остаться могла, но Катьку не проведешь: мало ли, мол, что в ее отсутствие на моем личном фронте случиться может?.. Ведь у девятнадцатилетней девчонки вчерашнее «нет» очень легко в «да» превращается.

Ох, и ласкова же со мной Катька была!.. Когда мы на «полуторке» ехали, она меня два часа шоколадом кормила. Целый месяц она его копила, что ли?.. А болтала Катька так, словно на всю войну наговориться решила: и о доме своем под Иркутском, и об учебе в техникуме, и о матери… Короче говоря, обо всем кроме Петьки.

Но сколько бы я шоколада не ела, все равно под сердцем горько было. Неуютно как-то и горько…

А еще через сутки поднялись мы с Катькой на своей «восьмерке» с пыльного аэродрома к веселеньким облачкам еще не зная, что идем в самый страшный и отчаянный бой в своей жизни.

Погода была лучше и не придумать: солнышко яркое-яркое и вокруг пышные облака, как огромные корабли.

Вдруг смотрим, ниже нас – «Мессер»!.. Один. Нас он не заметил – мы как раз в облако нырнули. Такие самолеты-одиночки «охотниками» называли. Летали на них ассы. Правда, такому ассу, что полевой госпиталь атаковать, что штаб во время передислокации – все едино.

Война – это азарт. Азарт страшный – до безумия. Отличные у нас были шансы на голову фашиста свалиться и пропеллером его рубануть, но скорости не хватило. У «Мессера» скорость – втрое. К тому же опытный нам фашист попался, успел в сторону шарахнуться.

Кое-как увернулись мы от его очереди и снова – в облако. А фрица видно обида взяла: мол, какие-то русские «фрау», меня, асса, сбить захотели. Знали немцы, что на «У-2» частенько женщины летали. Короче говоря, решил немец на нас поохотится. Их брату-ассу за «рус фанер» с «рус фрау», железный крест давали.

Крутимся мы с Катькой в облаках… А фрицу то ли его же собственная скорость за тихоходным самолетиком охотиться мешает, то ли он специально выманивает нас из облака: крутится ниже, словно на вторую атаку напрашивается. Буквально жмется к облакам, гадина!..

Высмотрели мы вдвоем фашиста еще раз. Катька ручку от себя и – в пике прямо на желтые кресты. А «мессер» чуть ли на «пятачке» развернулся и как полоснет очередью! Меня в руку задело, Катьке осколками триплекса лицо посекло. Спасло только то, что Катька успела под брюхом «мессера» прошмыгнуть.

Стал немец еще ближе от облаков кружить. Ждет, сволочь!.. Нате, берите, мол, меня, фрау. А у нас бензин – почти на нуле. С парашютом прыгать бесполезно: для «мессера» двух «фрау»-парашютисток расстрелять – одно удовольствие.

Катька мне кричит:

– Не вижу ничего!.. Кровь глаза заливает. Наводи меня!..

Только я что могла?.. Хоть и не сильно меня фриц задел, но мимо артерии пуля все-таки не прошла. Кровь хлещет так – ладошкой рану не зажмешь. Мутится все перед глазами… А фашист хоть и рядом – попробуй, достань его. Это тебе не бомбы на окопы сыпать.

Вот в ту секундочку и вспомнила я Петькины глаза. Словно в самую душу плеснули мне его «озера». Казалось бы, вот она, смерть, а меня жалость какая-то за сердце берет.

«Ах, Петька ты, Петька!.. – думаю про себя. – Что же ты таким робким оказался? Был бы наглым, как этот фашист проклятый, может быть, и добился своего?..»

Катька мне кричит:

– Бензин кончается!.. Не вижу. Наводи!

А у меня в голове: «Прощай, Петьенька!.. Видно не судьба, потому что фашист этот не как ты… От него не уйдешь».

Я смотрю, тень чуть ниже нас скользит. Кажется, руку протяни и достанешь. Не летел даже фашистский асс – словно парил в воздухе как воздушный шарик.

Я кричу:

– Катька, левее на десять часов!

Ближе тень… Еще ближе! Крепкие нервы у немца оказались. Один за одним виражи он закладывал: что, мол, дамочки, слабо вам, да?

Словно по ниточке на ту последнюю атаку мы выходили… Цена ниточки той – жизнь. Когда «мессер» стал высоту на очередном развороте набирать, упала у него скорость… Как акула перед атакой он брюхом к нам развернулся.

Я кричу:

– Катенька, вправо на четыре!.. Угол семьдесят. Милая, прощай!!

Уже не о простом таране речь шла, а о таком, после которого комок железа вперемешку с человеческой кровью остается.

Только ошиблась я… Просто не могла не ошибиться: перед самым носом фашиста наш самолетик из облака вынырнул. Так что не мы его, а он нас таранил: осколки хвоста нашей «ушки» в одну сторону брызнули, пропеллер от «мессера» – в другую. В грудь ударило так – только искры перед глазами сверкнули, а потом погасли искры… Как в бездне погасли.

Как с парашютом садилась – не помню… В себя на земле пришла – и бегом к Катьке.

А она за лицо обоими руками держится и стонет:

– Господи, да кто же меня теперь замуж возьмет?!..

Оторвала я ее руки от лица. Смотрю – осколки поверху прошли, брови рассекли, лоб и только на одной щеке маленькая царапина.

Я говорю:

– Катенька, это ничего… До свадьбы заживет.

А Катька мне сквозь слезы шепчет:

– Да не будет никакой свадьбы!.. Господи, и что только Петька в тебе нашел-то?!

Обидно мне стало. Даже руки у меня от той обиды задрожали.

– Может, что и нашел – говорю, – тебе-то какое дело?

Катька кричит:

– А такое!.. Ты Петьку прогнала? Вот и не лезь теперь к нему!

Я кричу:

– А вот захочу и полезу!.. И ничего ты мне не сделаешь.

Мимо какая-то пехотная часть шла. Если бы не мы – потрепал бы их «мессер». Так что сбитого фашиста солдаты наши чуть ли не руки приняли.

Полковник подошел. Посмотрел он на нас, улыбнулся и спрашивает:

– Девочки, вы, что тут драться собрались, что ли?

Немца привели. Ух, и гад нам попался!.. Вся грудь – орденах и