Слезы Магдалины - Екатерина Лесина

Люди были повсюду.

Бетти больше нравились корабли.

– Мы уедем отсюда, милая моя, – человек вдруг заговорил ласково, и девочка вздрогнула. – Скоро уже уедем. На край мира, куда все это не доберется...

Широкий жест, и крыло плаща распласталось в воздухе. Бетти отступила. На шажок, крохотный шажок, такой, чтобы он не заметил.

– Земля обетованная, рай на земле...

– ...па-а-аберегися! С дороги! С дороги!

– Эй, красавчик, хочешь...

– Подайте, Господа милосердного ради...

– ...невинна незнанием, не оскорблена грехом...

– Эй, ты чего застыл? Чего? Двигай! Я те толкну! Я те...

Широкоплечий грузчик, изрезанный шрамами, словно книга письменами, на скандалиста и не глянул. Зачарованный, он не сводил глаз с бледнолицей девочки. И очнулся лишь тогда, когда странная парочка исчезла.

– ...и мы будем счастливы в этом раю. Понимаешь?

Бетти кивнула. Она всегда соглашалась с ним. Так безопаснее.

Шхуна «Элизабет» вышла в море на третий день. Дряхлая и скрипучая, брюзгливая, как все старухи, она была еще крепка и, поймав попутный ветер грязными парусами, бодро заскакала по волнам. Спустя неделю отчалил и голландский «Герб Гамбурга». Солидный и медлительный, он вез ткани, дамские наряды, виски, десяток коров, парочку кобыл и весьма странного пассажира.

Впрочем, матросы были нелюбопытны.

– Смотри, Бетти, смотри! – Человек стоял, вцепившись в борт, и смотрел на берег. Лицо его, загоревшее, побледнело, выдавая склонность к морской болезни, губы потрескались от соли, а глаза покраснели. Однако человек был упрям.

– Разве этот мир не прекрасен?

Море раскатало синеву, украсив белыми барашками мирных волн. Рыжие скалы обнимали бухту, защищая от ветра, и тому оставалось лишь трепать зеленые гривы лесов. Вдалеке, в молочной предрассветной дымке, проступал силуэт города. Огни маяка, трескучий голос колокола, что возвещал о начале нового дня.

Постепенно туман разрывали огни: корабельные фонари и масляные лампы на юрких лодочках, что стайкой рыбешек окружили «Элизабет», гудящие костры на берегу и мелкие, какие-то скучные звезды.

Вот шхуна подобрала паруса, обнажая голени-мачты, длинные и не слишком молодые. Вот качнула бедрами-бортами, отзываясь на ласку волны, и осторожно, как девица в первом танце, поползла к причалу.

– Ни с кем не разговаривай! – Человек снова ударил тростью, но на этот раз не по ботинку – по руке. – Слышишь? Не смей!

– Да, отец.

– И не глазей по сторонам... держись рядом... если я увижу, что ты...

Его голос глушили приветственные крики, вопли зазывал и торговцев, менял и прочего беспокойного люду, которым полон каждый порт. Впрочем, Бетти и без того знала, о чем говорит отец.

Она изо всех сил старалась не отставать, держалась близко, пожалуй, ближе, чем когда либо. Не из любви или послушания, но из страха: слишком много всего вокруг. Смуглые лица, красные лица, черные лица, лица цвета чая и лица цвета латуни. С широкими губами и плоскими носами или с узкими щелочками-глазами. И все они смотрят на нее! Все они тянутся, говорят, перемалывая тысячи языков в один, предвечный и непонятный.

Кто-то схватил за рукав, кто-то – за плащ, и сильно, почти сорвав. Бетти взвизгнула и сделала то, чего не делала никогда: вцепилась в отцовский локоть.

То ли дело было в том, что они выбрались из толпы, то ли в том, что отцовская трость, гулявшая по рукам и плечам наглецов, внушила-таки уважение, но идти стало легче.

Постепенно порт с его суетой остался позади, и Бетти увидела город. Она удивилась тому, сколь странно он выглядел. Дощатые дома с пологими крышами, крашеные стены, уже частично вылизанные дождями, хижины и строения добротные, даже солидные. Все это мешалось, лезло друг на друга, слипаясь стенами, срастаясь крышами, дымило, коптело, скрипело и стучало. Людей было много, пеших и верховых, одетых вычурно или же, наоборот, просто и бедно. Мужчины и женщины, старики и дети, белые и цветные...

– Что я тебе говорил? – Удар трости обрушился на пальцы, от неожиданности Бетти не сдержалась – зашипела, чем еще сильнее разозлила отца. – Ты себя ведешь как портовая шлюха! Кого ты высматриваешь? Чего хочешь?

– Ничего, отец. Прости.

– Не у меня прощения проси, а у Господа нашего, который видит и мыслишки грязные твои, и устремления! – Голос звенел, и люди начали останавливаться, предвкушая новое развлечение. – Он видит, какими глазами ты смотришь... возжелала? Кого? Его?

Трость ткнула на рыжебородого гиганта, который сначала нахмурился, а потом расплылся в усмешке, хлопнул в ладоши:

– Да, детка, смотри на меня! Ни одна не пожалела...

– Или на него?

Смуглый паренек явно мешаных кровей шарахнулся, поспешив скрыться в толпе.

– Или на этого? На этого? На кого?!

– Отец!

Бетти закрыла лицо руками, щеки ее полыхали, глаза горели от сдерживаемых слез – только разозлят, – а в голове билась одна-единственная мысль: вот бы умереть, тогда все закончится.

Толпа же свистела и улюлюкала, кто-то кинул огрызком яблока, который попал по плащу, следом полетело тухлое яйцо. А давешний гигант, оказавшись вдруг совсем рядом, схватил за плечо и, дыхнув в лицо перегаром, предложил:

– Пойдем со мной, детка. Я не он, я тебя не обижу... Эй, дед, сколько за нее хочешь? Говори, я нынче при удаче!

Отец разразился бранью, но замахнуться на рыжего не посмел, а тот продолжал уговаривать:

– Ты не думай, я ж не так, я ж жениться. И заплатить готов! И...

– Не надо. Пожалуйста, – Бетти было очень стыдно перед этим добрым человеком, который, верно, подумал про нее дурное. И было в ее голосе и взгляде нечто, заставившее рыжего отступить.

Он крякнул, скрестил руки на груди и, повернувшись к толпе, сказал:

– Ну? Чего стали? Бездельники! Вон пошли! Вон!

Тех, кого не проняли слова, бородач прогнал пинками, а после предложил, уже к отцу обращаясь:

– Может, вас подвезть докуда? А то ж нездешний, вижу. Враз облапошат. А я за недорого...

Как ни странно, отец согласился.

Голландец, изрядно потрепанный бурей, но сохранивший остатки степенности, причалил через месяц. На берегу странный пассажир принялся выспрашивать окрестную босоту про «Элизабет», подкрепляя вопросы звонкой монетой. Постепенно его вопросы становились все более конкретными, а ответы, напротив, размытыми. Пока мелкий пацаненок-квартерон не подсказал: